— Пациентку мы забрали из отдела полиции, скорую вызвали сотрудники. 37-летняя женщина жаловалась на то, что перестала чувствовать, как шевелится ребёнок. Срок у неё был большой — по её словам, 28 недель беременности. В отделе полиции осматривать пациентку было негде, пришлось отвести её в машину скорой и осмотреть там.
Она не смогла вспомнить, как оказалась в полиции. Когда у пациента такие серьёзные жалобы — беременная не чувствует шевеление ребёнка, мы должны её госпитализировать немедленно. Но наша пациентка наотрез отказывалась ехать в Иркутск. Я ей объясняла, что речь идёт о жизни и здоровье её и ребёнка. И сейчас меня не должно волновать, как она будет возвращаться обратно. «Мне плевать на ребёнка», — повторяла она и просила отвезти её домой. Мы её успокаивали и всё-таки довезли до иркутского роддома на Бограда.
В приёмный покой я зашла без пациентки — на всякий случай. У нас часто бывают неприятные моменты, когда регистратор отказывается принимать больного. Так случилось и в этот раз. Регистратор позвонила ответственному врачу, тот сказал, что уже два дня пациенток из Ангарска на Бограда не принимают. По новой маршрутизации их должны госпитализировать в областной роддом. Нам ничего не оставалось делать, как ехать туда. В областном роддоме у нас с регистратором произошёл небольшой конфликт, потому что и там принимать пациентку не хотели. Врач удивился, почему мы привезли пациентку к ним, а не на Бограда, где мы уже были. Он сказал нам ехать обратно. Я ответила, что мы больше никуда не повезём пациентку. Медики ушли в отдельную комнату, кому-то звонили. В итоге женщину приняли, и мы вернулись в Ангарск.
Меня зовут Татьяна Шульга, мне 30 лет, я работаю фельдшером на скорой в Ангарске. Это город с населением 225 тысяч человек, находящийся недалеко от областного центра. Я вижу, что в нашем городе люди стали чаще вызывать скорую. Если раньше было 220–250 вызовов в смену, то сейчас медики выезжают больше 300 раз за сутки. Вообще, на городской станции работает 21 бригада, но фактически выходят на смены 15-16. Людей не хватает, кто-то болеет, кто-то в отпуске. И в принципе есть дефицит кадров: медики не хотят идти работать на скорую.
Поликлиники не принимают плановых пациентов. Люди сидят дома без лечения. Если совсем плохо, вызывают врача на дом, но он не всегда приходит вовремя. Болезнь усугубляется. Например, человеку с паховой грыжей нужно пройти обследование и лечь в стационар на операцию. Пока грыжа не ущемлена, в больницы его не принимают. Человек ждёт, когда ему станет хуже, вызывает скорую и едет в стационар на срочную операцию.
Мы видим, как состояние пациента может ухудшиться за считанные часы. Недавно приехали на вызов, нужно было перевезти 91-летнего пациента в стационар. Днём у него была участковый врач, дала направление. На момент нашего приезда состояние резко ухудшилось и стало пограничным между жизнью и смертью. Мы подключили капельницу, срочно со спецсигналами отвезли его в больницу. Там сделали компьютерную томограмму и поставили диагноз — пневмония после перенесённого коронавируса. В последнее время мы часто сталкиваемся с последствиями ковида. Больше всего страдают люди после 60 лет, но и у молодых бывают осложнения.
Последствия коронавируса разнообразные — от психических расстройств до тромбозов. Люди впадают в депрессию, происходят расстройства личности. Когда мы получаем вызов, жалобы могут быть на учащённое сердцебиение, лихорадку, как после стресса. Чаще всего пациенты с такими жалобами — женщины до 40 лет. Иногда наблюдаем астенический синдром. В этих случаях пациенты говорят, что им «ничего не надо», не хотят жить. На фоне паники проявляется тахикардия, немеют руки, появляются спазмы. Я не психиатр, точные диагнозы поставить не могу. Могу только рассказать о симптомах, которые описывают нам пациенты. Такие состояния люди испытывают как во время болезни, так и после неё. Это может длиться до полугода после того, как человек переболел коронавирусом, в тяжёлых случаях — дольше.
Если первый вызов к женщине, будет плохая смена
Ни про одного пациента во время нынешней смены мы не знали заранее, что он заражён коронавирусом. За смену было несколько вызовов с жалобами на повышенную температуру и одышку. Был ли у пациентов коронавирус — мы не знаем. Если есть подтверждённый диагноз, то диспетчеры отдают вызов отдельной бригаде.
У медиков скорой есть суеверие: если первый вызов к женщине, будет плохая смена, тяжёлая. Если к мужчине, да ещё на первый этаж — хороший знак. В эту смену первый вызов был к женщине, на седьмой этаж. Повод к вызову — температура, человек задыхается. Женщина болеет в течение недели, обращалась к участковому терапевту, принимала антибиотики. Состояние ухудшилось, появилась одышка, она вызвала скорую. Мы приехали, осмотрели, проверили сатурацию, сделали кардиограмму. Госпитализировали в инфекционный госпиталь № 2 с двусторонней пневмонией. Вероятная коронавирусная инфекция.
Мы отвезли пациентку в стационар и вернулись на станцию. Там нам дали вызов, повод — человеку плохо, причина неизвестна. На скорой такие вызовы любят меньше всего, когда ты не знаешь, что случилось, чего ожидать. Мы приехали, в квартире родственники со входа нас предупредили, что мужчина лежит в комнате уже неделю, в туалет ходит под себя. Мы зашли к нему. В комнате вонь была жуткая. Человек лежал на полу лицом вниз. Второго фельдшера чуть не вырвало, когда он переворачивал мужчину. Мы проверили уровень глюкозы в крови, сняли кардиограмму и с подозрением на инсульт госпитализировали его в больницу.
После этого нас отправили дежурить на хоккей. В ледовом дворце мы пробыли с половины двенадцатого до четырёх дня. Но прежде заехали на станцию. В своей кабинке я храню одежду на все случаи жизни. Я взяла зимнюю куртку, надела кроссовки и джинсы и была готова к работе. У второго фельдшера из нашей бригады не было с собой тёплой одежды, ему пришлось ехать в сандалиях. В ледовом дворце было очень холодно, фельдшер сильно замёрз.
Мы дежурили на соревнованиях, играли команды предприятий города. Я люблю хоккей, мне нравится наблюдать за игрой. Были интересные моменты, интересные атаки. Запомнилась команда «Снайпер», они забили соперникам девять шайб. В конце игры вратарь даже ушёл с поля, чтобы противники могли отыграться. В этот раз обошлось без происшествий, никто не травмировался.
Самые хорошие вызовы — когда приезжаем, например, на улицу, а пациент уже ушёл. Или вызывают на ДТП, а пострадавших нет. Ещё нравится, когда нужно госпитализировать пациента в Иркутск или ехать на какой-то дальний вызов. Самая дальняя точка, которая относится к нашей станции, находится в 64 километрах от города. Это заимка Ивановка, вызовы туда бывают редко. Но, если поехали туда, можно немного отдохнуть, насладиться видами, посмотреть на лес либо поспать. Все на скорой любят дальние вызовы.
Мы недовольны, когда приходится ехать к одной из бабушек с шизофренией. Это постоянные наши пациентки, они терроризируют скорую на протяжении последних десятилетий. Вызывают скорую по нескольку раз в день. Не поехать к ним нельзя, иногда реально есть угроза жизни. Но чаще они вызывают скорую, чтобы пообщаться. В 85-м квартале есть одна бабушка. Когда мы приезжаем, у неё всегда бывает высокое давление, потому что она за ним не следит и не принимает лекарства. Мы приезжаем, измеряем давление, делаем укол — давление нормализуется.
Среди постоянных пациентов есть один, у него хроническая обструктивная болезнь лёгких, приступы удушья у него случаются каждый день. Часто вызывает скорую. Каждый раз у него для медиков припасён пакет леденцов. Если едешь на вызов к этому мужчине — получишь конфеты. Чай нас приглашают попить нечасто, примерно раз в месяц. Мы отказываемся — времени нет.
Когда вызовов много, людям приходится часами ждать скорую. В таких случаях мы внутренне готовим себя к плохому приёму. Люди раздражаются. Высказывают нам, что мы долго не ехали, потому что пили чай, спали, ели, гуляли… Говорят всё, что угодно. Мы просим успокоиться, не тратить время. Говорим: «Давайте мы окажем вам помощь, а потом поговорим». Неприятно, конечно, такие моменты переживать. Осадок остаётся.
Иногда разногласия возникают, когда в квартире нас просят снять обувь или надеть бахилы. Я стараюсь не вступать в конфликт, спокойным тоном объясняю, что по технике безопасности нам запрещено надевать бахилы. Есть распоряжение: мы экстренная служба — такая же, как пожарная и полиция.
Если напряжение нарастает, всегда пытаемся сгладить углы. Просим пригласить пациента на осмотр в прихожую или в машину. Люди бывают разного достатка — у кого-то на полу дорогие ковры с длинным ворсом. Иногда, чтобы не замарать покрытие, просим завернуть ковёр или постелить что-то на него. Но обычно люди, которым действительно нужна экстренная помощь, не обращают внимания на нашу обувь.
В нынешнюю смену в 12 ночи был вызов в село Савватеевка, оно находится примерно в 35 километрах от города. Скорую вызвали к мужчине. Жалуется на низкое давление и головокружение в течение нескольких лет после перенесённого инсульта. Измерили давление — 110 на 80. Я ему объясняю: «Госпитализировать вас не с чем. Острого состояния нет. Насчёт головокружения надо обращаться к лечащему врачу». А у него большая сумка собрана. Дома он в туфлях, обувь начищена. По всему видно, что человек настроен ехать в больницу.
Он начал придумывать себе симптомы. Говорит, что не только кружится голова, но и болит живот, два дня до этого был понос. А в день вызова стула не было вообще. Мы видим: человек добивается всеми способами, чтобы мы увезли его в больницу. В таких случаях мы не отказываем. А в карте так и пишем — «по настоянию пациента» или «по настоянию родственников». Пациента предупреждаем, чтобы взял с собой деньги на обратную дорогу из больницы. Некоторые удивляются: «А что, скорая обратно меня не привезёт домой?» Объясняем, что скорая — не такси, из больницы надо будет добираться самостоятельно.
Самые тяжёлые вызовы для меня — те, которые касаются детских травм. Например, маленький ребёнок сломал руку, ногу, ударился головой, съел таблетки из бабушкиной аптечки. Нелегко видеть аварии, в которых страдают дети, и ДТП с пострадавшими, у которых тяжёлые травмы. Когда человек находится без сознания, ты не можешь спросить, что у него болит. Приходится более тщательно осматривать, выявлять повреждения.
Один из самых страшных вызовов у меня был, когда мамочка утопила своего новорождённого ребёнка в унитазе. Мы приехали на домашние роды. Скорую вызвала мама этой женщины. Пациентка — воспитатель детского сада, родила четвёртого ребёнка. Женщина была в синяках, как мы поняли, бил муж. Свою беременность и роды пыталась скрыть. Нам сказала, что не знала, что беременна. До приезда скорой она родила ребёнка в унитаз и смыла его. Унитаз был старого образца, со ступенькой. Голова ребёнка застряла в изгибе трубы, он погиб. Когда я увидела эту картину, почти поплыла по стенке.
Женщина взяла палку. Первый удар пришёлся мне по плечу
На работу в скорую я вернулась полгода назад — была в декрете с третьим ребёнком. Пока была в декрете, думала, какие есть варианты. Были мысли перейти на более спокойную работу. И менее опасную. Каждый раз, отправляясь на вызов, мы осознаём, что идём в неизвестность. Никогда не знаешь, кто тебя встретит и что с тобой произойдёт. Чуть больше месяца назад на одном из вызовов на нас напали.
Конфликт начался ещё в подъезде. Женщина, которая встретила нас, была пьяна. Она сразу начала возмущаться, ругаться матом. Оказалось, что до нас к ним уже приезжала скорая. Пациент отказался от осмотра. Вызов был к одному из двух мужчин, которые находились в квартире и тоже были пьяны. Пациент, которому требовалась помощь, был избит, у него было рассечено веко, его зашили. Нужно было ходить в поликлинику на обработку и перевязку. Но он этого не делал, и в рану попала инфекция. Это был не экстренный случай, но, раз мы приехали, оказали бы помощь. Женщина не давала нам собрать анамнез, кричала: «Хватит разговаривать, помогите человеку». Она сначала ходила из угла в угол, потом резко схватила длинную палку — это был косяк от двери — и стала наносить удары. Первый удар пришёлся мне по плечу. Ещё два раза она ударила второго фельдшера. При этом пациент вскочил и тоже замахивался на нас.
Когда мы попытались прорваться к двери, меня толкнул второй мужчина, в возрасте, он вышел в коридор с тросточкой. Мы всё-таки смогли выскочить в подъезд, за нами по лестнице гнался мужчина с рассечённым веком. Вёл он себя совсем не как больной человек. Мы выбежали из подъезда и вызвали полицию, сообщили на станцию. За нами приехала другая бригада. От стресса нам стало плохо, с вечерней смены нас сняли.
Когда я сообщила о нападении мужу, он сильно переживал за меня, звонил мне в больницу каждые пять минут. Он не особо доволен, что я работаю на скорой. Дети ещё маленькие: старшему сыну восемь, дочери четыре, младшему сыну два года. Они мной гордятся, говорят: «Мама — доктор, мама спасает людей!» Скучают по мне, когда я на сменах, просят не задерживаться. Бегут встречать, когда утром я прихожу с дежурства.
Я люблю оказывать людям помощь. Люблю медицину. С детства мечтала быть врачом. Мне нравится разговаривать с людьми, ставить диагнозы. Ну, какие у фельдшера инструменты — фонендоскоп, тонометр, градусник, ещё глаза, уши и руки. Когда я госпитализирую пациентов в стационар, потом интересно узнать, какой диагноз поставили, с чем в итоге положили или отказали в госпитализации.
Я могла бы перейти на более спокойную работу в поликлинику. Но не хочу, это не по моему нраву. Мне нужны экстренные случаи, нужен выброс адреналина. Я этим живу. Мне нравятся такие вызовы, когда реально спасаешь жизнь. Месяца два назад мы реанимировали женщину. Это был повторный вызов. Ездил фельдшер, помощь ей оказали. Потом пациентке стало хуже. Жалобы — боль в груди. За два месяца до этого она болела коронавирусной инфекцией. Мы приехали, сделали кардиограмму, диагностировали инфаркт. Она лежала в постели. Сказала, что хочет сходить в туалет. Мы ей категорически запретили вставать. Она не послушалась, встала, дошла до двери и упала. Наступила клиническая смерть — сердце не билось, она не дышала.
Мы начали проводить реанимационные мероприятия. Первый фельдшер качал — делал искусственное дыхание и массаж сердца. Я установила катетер, ввела адреналин и подготовила капельницу. У медиков есть 10 золотых минут, чтобы вернуть человека к жизни. Потом чаще наступает биологическая смерть. Мы реанимировали её примерно шесть минут. «Почему я здесь лежу?» — удивилась она, когда пришла в сознание. Мы её поздравили со вторым днём рождения. Внутри было ощущение эйфории. Незабываемое чувство: ты спас человека!
Когда проводишь реанимацию, не задумываешься, что и как нужно сделать. Действия отработаны до автоматизма. Мысли только о том, чтобы человек выжил. Если реанимируешь уже 20–30 минут и это не помогает, начинаешь думать: как сообщишь родственникам. С какими словами подойдёшь, как объяснишь, почему не смог спасти их близкого. Реанимацией приходится заниматься примерно раз в неделю. Результат предсказать невозможно — как повезёт.
Если реанимировать человека не получилось, тяжело осознавать, что в твоих руках была жизнь. Думаешь, почему не получилось спасти. Расстраиваешься. Порой слёзы накатываются, хочется плакать вместе с родственниками.
В память врезался случай, который произошёл несколько лет назад. Мы приехали на вызов. Женщина задыхалась, у неё была четвёртая стадия рака лёгких. Пациентка разговаривала с нами, отвечала на вопросы, рассказывала о самочувствии. Мы начали оказывать ей помощь, принесли кислород, она дышала в маске. Потом состояние резко ухудшилось и началась агония. Она умерла за считанные минуты. Мы её не реанимировали по медицинским показаниям — при четвёртой стадии рака реанимационные мероприятия не проводятся. С женщиной в квартире была дочь. У неё случилась истерика, нам пришлось оказывать ей помощь. Оставить одну мы её не могли, какое-то время побыли с ней.
Заканчивается смена, ты уходишь домой. Но не можешь отпустить эти истории, продолжаешь думать о людях, которым помог или, наоборот, не смог спасти. Однажды мы после ДТП госпитализировали десятилетнюю девочку, она была в коме. Я часто вспоминала её: худенькая, русые волосы. Заступала на смену и звонила в больницу, спрашивала про девочку. Либо, когда заезжали в детскую больницу на смене, узнавала о ней. Девочка прожила на аппаратах месяц и умерла. Мне было тяжело узнать о её смерти.
Со смертью мы сталкиваемся каждый день. Больше всего переживаю, когда человек уходит у тебя на глазах. Но бывает, что о смерти пациентов узнаёшь не сразу. Это тоже тяжело. Однажды был вызов на домашние роды. Женщина лежала на диване, вокруг бегали маленькие дети. В квартире было не прибрано. Ребёнок, который к нашему приезду уже родился, был шестым в семье. Послед отошёл, но пуповина не была перерезана. Если это не сделать вовремя, ребёнок может умереть от кровопотери. Новорождённый уже начал синеть. Мы оказали помощь маме и ребёнку. Завернуть его было не во что. Никаких тряпок не нашли, пришлось укутать его одеялом, которое лежало на диване. Маму с ребёночком положили на носилки и госпитализировали в стационар. Спустя год я случайно узнала, что эта женщина умерла через несколько месяцев после родов.
К сожалению, часто помощь скорой бывает нужна неблагополучным людям, нетрезвым. Если человек находится в беспомощном состоянии, например бабушка старенькая, ухаживать за ней некому, это вызывает жалость. Когда видишь опустившегося взрослого человека, уважения к таким людям мало. Но помощь мы всем оказываем одинаково. Всё, что положено, выполняем в любом случае.
Во время нынешней смены было много вызовов. Мы возвращались на станцию не после каждого вызова. Я не успевала дописать карту, как надо было ехать по следующему адресу. Ближе к утру на столе скопилась целая стопка документов. Часов в пять выдалось затишье, я сидела, заполняла карты. Домой вернулась без сил. Всё в голове крутилось.
Пишите жалобы в минздрав
Меня часто спрашивают, сколько я получаю за такую работу. Я работаю без подработок, в месяц выходит 7-8 суточных смен. Зарплата — 25-30 тысяч. Что касается доплат за контакт с ковидом, до ноября 2020 года доплата для среднего медперсонала была 25 тысяч рублей. Вместе с северными и районными надбавками получалось 37,5 тысячи рублей дополнительно. Сумма была единая, сколько бы времени ты ни контактировал с инфекцией.
Сейчас доплата зависит от количества смен, в которые был контакт с заболевшими ковидом. Доплата за одну суточную смену для фельдшеров — чуть больше шести тысяч рублей. Такие смены считаются, если бригада едет на подтверждённый случай ковида. По таким вызовам работают отдельные бригады. Но контактировать с ковидом приходится вообще всем сотрудникам, которые работают на скорой. Причина для вызова может быть любой. Например, понос. Пациент болеет коронавирусом, принимает антибиотики. На этом фоне произошло расстройство пищеварения, вызвали скорую. Или пациент жалуется, что ему трудно дышать, он задыхается. Мы госпитализируем его с пневмонией, позже подтверждается ковид. При этом мы работаем без защитных костюмов, в своей обычной форме.
Знакомые удивляются, когда узнают, что я работаю за 25–30 тысяч в месяц. Говорят о майских указах президента, по которым зарплаты медикам подняли в два раза. Возможно, их и подняли, но и нагрузку подняли тоже. Чтобы заработать зарплату в два раза больше, нужно поработать в два раза больше. Я, например, хочу, чтобы у меня было свободное время, хочу общаться со своими детьми. Поэтому не иду на переработки.
Смена, о которой я рассказываю, была последней перед больничным. Я заразилась коронавирусной инфекцией. Прививку я не делала. Считаю, что вакцина не до конца исследована, в том числе как влияет на геном. Я хочу ещё детей, при этом нет уверенности, что прививка безопасна для потомства. Кроме того, я знаю много случаев, в том числе среди знакомых, когда человек сделал прививку и потом заболел в тяжёлой форме.
Я, хоть и перенесла ковид не так тяжело, вынуждена была сидеть с температурой в общей очереди к врачу. Часами пришлось дозваниваться до поликлиники. Там мне посоветовали приходить на приём к терапевту. Сотрудников не смущало, что я могу заразить людей в очереди. Кроме того, по закону медицинские работники имеют право получать медицинское обслуживание в приоритетном порядке. Это важно, чтобы мы как можно быстрее могли вернуться к работе.
Смешивая потоки здоровых и заражённых, медики провоцируют новые заражения. Но других вариантов организации движения пациентов пока нет. Месяц я пробыла на больничном. На работу вышла, когда получила первый отрицательный тест.
За время, пока меня не было на работе, ситуация только усугубилась. Люди не могут попасть в больницы. Все свои претензии к российскому здравоохранению выливают на медиков скорой. Мы находимся на передовой, первыми принимаем удар. Люди стали более агрессивными и раздражительными. Что мы можем им посоветовать? Говорим: пишите жалобы в минздрав.
От редакции: Татьяна Шульга заявляет, что не стала прививаться, поскольку не доверяет отечественной вакцине от ковида. Мы не разделяем эту точку зрения. Сотрудники редакции привились сами и рекомендуют сделать это нашим читателям.