— Повестку мне принесли 23 сентября, а 29-го я уже отправился в учебный пункт. Мы приехали на поезде в город Юрга, потому что в Новосибирске для нас уже не было места. В Юрге пробыли месяц и нас опять отправили в Новосибирск. Там мы пробыли до 29 декабря.
В Юрге три раза проходили стрельбы. Стреляли из АК-74, а, кому повезло, тем достался пулемёт. Остальное время мы просто выходили в девять утра, шли на полигон и сидели, жгли костры. Кормили нас нормально, не жалуюсь. Ещё могли сходить в город, купить в магазине еды.
Из Юрги на самолёте полетели в Ростов. В Ростове нас пересадили на КамАЗы и возили на них в общей сложности 26 часов. Просто не знали, куда нас направить. В конце концов, завезли на территорию СВО. Мы были в селении Т****, ближе к Донецку. Там встретили Новый год, немного отдохнули. Местные жители встречали хорошо. Там мало людей осталось, но мы, например, видели бабушку и дедушку, которые на улице пилили бревно ручной пилой и не обращали внимания на военных.
На Новый год местные принесли нам домашнюю еду. Командование запрещало брать продукты у местных, но кушать-то хочется. Самые отчаянные попробовали и сказали — нормально. Там был суп, тортик из блинов с начинкой из мяса, оливьешечка. Получился праздничный стол.
Больше историй в Telegram-канале «Людей Байкала» Подписаться
«Вы сто процентов не штурмовики, ничего не бойтесь»
— Из иркутских мобилизованных сформировали батальон, в нём было 70 человек. Их разбили на четыре бригады. Сколько людей сейчас осталось, не могу сказать даже примерно. В нашей бригаде 16 иркутских, и несколько дээнэровцев дали в усиление.
Всё это время нам говорили, что мы терроборона, в боевых действиях участвовать не будем. 19 января у нас был первый выход на «передок» (передовую — ЛБ). Мы были ещё не штурмовая группа, а просто кого-то заменяли. Нам выдали броню, каски, загнали в окопы. Ну как окопы, это были ямки от снарядов. Получается, «укропы» (украинцы — ЛБ) находились от нас в 300-150 метрах. Ну, слава богу, там никто не пострадал, все живы. Мобилизованным из других батальонов повезло меньше, они там на минах подрывались. В окопах мы провели четыре дня.
После этого вернулись обратно в Т****, потом — в райцентр Т****. Тут началось переобучение на штурмовиков. Оно длилось шесть дней. Замполит сказал, что этого вполне достаточно. Делали мы то же самое, что и в Новосибирске: сходили, постреляли на полигон и всё. Никакой физподготовки не было.
Сначала мы не верили, что нам грозит оказаться на «передке». Когда поняли, что пахнет жареным, записали видеообращение. Когда оно попало в сеть, на пятый день нашего обучения, приехал замполит батальона, к которому мы прикреплены. Мы его, кстати говоря, после приезда на СВО даже не видели. Он сказал: «Вы сто процентов не штурмовики, ничего не бойтесь». Мы успокоились.
Нас повезли ближе к линии фронта, примерно в 10-15 километрах от линии огня. Взрывы, перестрелки слышны всё время. Из бригад сформировали штурмовые группы. С 14 по 21 февраля мы штурмовали позиции противника. 14 и 15 февраля было ещё ничего. А в следующие дни было очень много «трёхсотых (раненых — ЛБ)», появились «двухсотые (погибшие — ЛБ)».
«Жили как-то эти восемь лет без вас — и дальше бы жили»
— Глобальную задачу поставили так: перекрыть дорогу на А****. Чтобы перекрыть её, нужно занять лесополосу. Знаете, как там поля устроены? Есть огромное поле и его перерезают лесополосы. По этим лесополосам расставлены блиндажи, окопы, опорные пункты.
В первый день мы пришли на крайнюю точку. Просто отсиделись, команды наступать не было. Когда стемнело, вернулись в захваченное село, за полтора километра от нашей позиции. Там отдохнули, поели, согрелись. Спустя сутки вернулись на передовую. Тут мы уже получили приказ идти вперёд, добраться до вражеских позиций и занять их. С этого момента у нас начались потери.
У врага было четыре «птицы» — квадракоптеры со снарядами, обычные гранаты, миномёты. У нас только одна «птица» могла носить снаряды. Двоих у нас сразу ранило осколками снаряда, который принесла «птица». Миномётов у нас тоже не было, нас прикрывал один «танчик», старый. Он навесами закидывал вражеские позиции. Чтоб вы понимали, «танчик» из десяти выстрелов, дай бог, один раз попадёт. И то не всегда. Танк неточный, при выстреле он меняет точку, и второй раз по той же точке попасть не может, ему нужно постоянно наводиться заново.
К вечеру второго дня мы придвинулись к позициям «укропов» метров на триста, оставалось примерно пятьдесят метров. Там был просто тракторный окоп с бойницами, без крыши, без блиндажей. У нас была задача закрепиться и удержать окоп. Но сил у нас уже не осталось. Мы были все мокрые, холодные. На улице было минус пять, но это как наши минус пятнадцать: сырость пробирала до костей.
На следующий день бой начался снова, и у нас был первый «двухсотый», много «трёхсотых», среди них несколько тяжёлых. Осколками посекло руки, ноги, одному — грудную клетку, одному щёку оторвало.
Самое красивое, что я услышал от нашего командира: «Идите и подыхайте». Ещё предвзятое отношение к мобилизованным со стороны дээнэровцев такое, только что напрямую не посылают. Нам в услиление дали шестерых, но в штурме они не участвовали, отсиделись на точке. Были слова такие: «Жили как-то эти восемь лет без вас — и дальше бы жили». Среди дээнэровцев, которых я здесь встречал, почти одни бывшие зэки.
«Наверху наконец поняли, что нам дают там конкретной пизды»
— Сегодня утром, 22 февраля, мы приехали на отдых. Завтра вечером (23 февраля — ЛБ) опять на «передок». За эти дни мы нисколько не продвинулись. С первоначально занятого окопа отступили. Как мы поняли, «укропы» нас специально пустили в него, чтобы потом «птичками» закидать и миномётами. У нас есть командир, мы его сами выбрали — просто самый опытный из нас. Он сказал: «Всё, больше людей туда не поведу».
За эти десять дней основная точка отдыха у нас был окоп и блиндаж. Это понятно, надо было так сделать, чтобы было меньше потерь в личном составе. Добираться до подвалов в посёлке очень рискованно. Даже ночью летают «птицы» с тепляками (тепловизорами — ЛБ), постоянные артобстрелы. Когда мы вчера (21 февраля — ЛБ) выходили со своей точки, командир сказал: «Наверху наконец поняли, что нам дают конкретной пизды». Цитирую.
Когда мы выходили, нам навстречу шла сменная группа. Но мы не успели дойти до точки отдыха, как эта сменная группа уже попала под артобстрел, и у них уже было двое «трёхсотых».
Отдыхать нас привезли сегодня в дачный посёлок, откуда выехали люди. Дома здесь каменные, из дерева не строят. В них осталась мебель, в некоторых валяются документы, даже паспорта. Сидим, топим печку углём. Тепло.
«„Двухсотых“ мы не вытаскивали. Его убили, он упал»
— «Трёхсотых» мы сами вытаскиваем с поля боя. Делаем это вечером, в темноте, когда только «птицы» с тепляками летают. Дальше их эвакуируют в больницу. А «двухсотых» мы не вытаскивали. Вот его убили, он упал. На следующий день мы идём — он так и лежит. И так все дни наступления. Честно сказать, мы не знаем, что с ними будет дальше. Может, припишут их к пропавшим без вести.
Вторая группа из нашего батальона уже полностью отказалась от каких-то действий. Они один раз сходили, попали под обстрел. Там сразу были «двухсотые» и «трёхсотые». Группу увезли, и, по слухам, они где-то сидят, с ними всё хорошо. Вчера к ним должна была приехать прокуратура. Мы не знаем, какие у нас права, можем ли мы отказаться идти на штурм. Предполагаем, что это уголовное дело. Не знаем, что делать: или отказаться тоже, или смириться уже. Погибать так не охота.
По новостям другое показывают. Мы думали, что так и есть. Сначала артобстрел по вражеским позициям, потом более-менее спокойно наши штурмовики заходят на позиции врага, и там происходит стрелковый бой. Но с двух сторон, не с одной. Вот это уже наша работа — рывок, натиск, мастерство. По факту, тут совсем другая картина. Нам сказали — мы поползли. Мы просто ползём по полю, и по нам стреляют.
Мы врага, конечно, видели, но стрелять по ним не могли. Это вообще такой «счастливый случай» увидеть их. У нас есть автоматы, но воспользоваться ими невозможно. Чтобы стрельнуть с РПГ (ручной противотанковый гранотомёт — ЛБ), нужно, чтоб перед тобой было чисто, и ничего не помешало снаряду долететь до точки. В лесополосе это невозможно. А пулемётчику надо подняться, чтобы видеть точку, куда стрелять.
«Может, получится нас как-то отсюда вытащить?»
— Я из деревни, до мобилизации я вёл своё хозяйство, официально не работал. Тут почти весь наш батальон деревенский. Самому младшему из нас было 20 лет, его ранило осколком, щёку оторвало. Самому старшему 42 года.
Кто же знал-то, что можно не брать повестку? Принесли, я пошёл. Даже мысли не было не ходить. Тем более, говорили: «Пацаны, вы все сто процентов в терробороне будете». Мы все верили. Даже не переживали, что будем напрямую участвовать. Получается, нас всю дорогу обманывали, это мягко сказать. Но деньги платят. Каждый месяц на карту приходит 195-193 тысячи рублей. Я только не знаю, заплатят ли «боевые». Может, «наверху» и не знают, что мы в боевых действиях участвуем. Наши родственники обращались, спрашивали, где мы. Им отвечали только: «В списках погибших не значатся». А в каком мы батальоне, где — никто сказать не может. Подозреваем, что в Минобороны не знают, что с нами, и это какая-то ошибка.
Я решил рассказать, что происходит, чтобы как-то изменить ситуацию. Может, получится нас как-то отсюда вытащить? Я сейчас стою на чердаке, чтобы поймать сигнал, связь тут плохая. Вечером 23 февраля мы уходим обратно на «передок».
Иллюстрация на обложке: изображение сгенерировано искусственным интеллектом.