«Моих ребят ко всему можно приучить»
Два с половиной года назад Жаргалма Бадмаева вместе с мужем Иваном переехала в социальную деревню на окраине села Баянгол в Закаменском районе Бурятии. У неё 11 подопечных, которые раньше жили в местном психоневрологическом интернате (сейчас он называется «комплексный центр социального обслуживания населения „Баянгол“»). Самому младшему — 22 года, самому старшему — 31 год. У всех диагноз «умственная отсталость». 10 человек недееспособны. Частично дееспособен только один.
«Если уж мы медведей учим в цирке на велосипедах кататься, то и моих ребят ко всему можно приучить», — размышляет Жаргалма Бадмаева. Она сидит на табурете и наблюдает за тем, как двое её подопечных у себя в квартире подметают полы. «Потом помоем шваброй, потом будем гречку с мясом варить, потом — телевизор смотреть», — перечисляет 24-летний Дима Крылов, смотря Жаргалме в глаза. Бадмаева кивает.
«Даже не знаю, как я во всю эту историю влезла. Иногда думаю — зачем согласилась», — говорит Жаргалма, заходя в свой дом. Справа от входа — длинный стол, заваленный продуктами. Картонная коробка с репчатым луком, десяток бутылок растительного масла, чёрный чай в пакетиках, пачки макарон, гречки и риса, булки хлеба. Всё это — для воспитанников. Следом забегает один из подопечных Бадмаевой — Никита. Он говорит громко, но неразборчиво. «Масла? — переспрашивает его Жаргалма. — Бери. Всё, иди, иди». «Была учителем, а стала нянькой», — вздыхает Бадмаева, когда Никита закрывает за собой дверь.
Жаргалма родом из Баянгола. Семь лет она преподавала историю в поселковой школе. В 2000 году перешла на работу в Баянгольский дом-интернат для умственно отсталых детей. Там тоже учила — чтению и математике. Бадмаева считает, что этого «для интернатовских достаточно». «У таких ребят есть потолок, — говорит Жаргалма Бадмаева. — Хоть расшибись, потом они уже не воспринимают материал. Умножение и деление — уже непосильно».
В 2006 году Жаргалма стала соцработником. Через 11 лет в Баянголе начали строить социальную деревню и директор интерната предложил ей стать опекуном первых жителей. «А больше никто в Баянголе не хотел, ответственности-то выше крыши, — рассуждает Бадмаева. — Я думала, думала. Согласилась».
Жаргалма оформила опекунство. Муж Иван устроился сюда же — на хозяйственные работы. Летом прошлого года супруги на собственные средства построили дом — поближе к соцдеревне.
У Бадмаевой трое детей и трое внуков. Все они живут в разных городах. «Теперь вот этих воспитываю, — машет Жаргалма рукой в сторону домов, где живут её подопечные. — А знаете, что приятно? Раньше они меня „мамкой“ звали, а теперь — „мамочкой“».
В дом опекуна заходят ещё двое воспитанников — Арсалан и Люда. Два раза в день им нужно пить лекарства по назначению психиатра. «Здравствуйте, Жаргалма Васильевна!» — говорят гости, останавливаются в дверях и ждут, когда опекун им даст таблетки.
«Лежачий — ну, что он сможет сделать?»
Социальную деревню в Баянголе решили построить чиновники бурятского минсоцзащиты. В республике с 2004 года существует ещё одна социальная деревня — «Отрадный сад». Но она частная, её создали родители детей с инвалидностью. В Баянголе же проект государственный. Про него часто выпускают пресс-релизы, сюда привозят журналистов. Большинство новостей начинается так: «В селе Баянгол успешно реализуется проект „Социальная деревня“…» В релизах подчёркивают, что соцдеревни могут заменить психоневрологические интернаты.
Шесть миллионов рублей на строительство деревни выделили из республиканского бюджета. На них подрядчики построили два деревянных дома. В каждом по четыре квартиры на 30 квадратов. Мебель и техника везде одинаковые. Шкаф, стол, табуретки, диван, кровать, рукомойник, кухонный гарнитур, телевизор, холодильник, ковры на полу и на стене.
Живут по одному, в трёх квартирах — по двое. Женю подселили к Диме, Юру — к Андрею, Олю — к Никите.
В деревню заехали бывшие подопечные баянгольского интерната, которым по закону положено своё собственное жильё. Они сироты или отказники. «Отбирали не просто сирот, а более-менее самостоятельных, — говорит Жаргалма Бадмаева. — Лежачий — ну что он сможет сделать? Глубоко умственно отсталый — ну что? А эти хоть на что-то способны».
Теперь, когда деревню построили, государство не тратит на неё ни копейки. На все расходы идут пенсии жильцов — 15 тысяч рублей на человека в месяц.
Бадмаева открыла на подопечных номинальные счета. Она может распоряжаться пенсиями как опекун. Каждый год Жаргалма сдаёт отчёт, в котором расписывает, на что тратились деньги.
Ежемесячно с каждой пенсии за свет зимой уходит по 3-5 тысяч рублей, летом — дешевле. 67 рублей стоит вывоз мусора, привоз воды — 119 рублей, на мобильную связь выделяется по 350 рублей. На продукты и одежду уходит всё, что остаётся. «Всё идёт в один котёл, и я равномерно распределяю, — объясняет Жаргалма. — А если каждому в отдельности покупать, ни на что не хватит». Молоко и яйца в деревне свои. Тут есть и коровы, и куры, за которым ухаживают все жители — по очереди.
Бадмаева говорит, когда стала опекуном, потеряла в зарплате — сейчас она числится сиделкой в интернате и получает около 20 тысяч рублей в месяц. Больше ей ничего не положено. Жаргалма считает, что эти деньги несоразмерны тому, что она делает. «Даже если я отпуск взяла и на Байкал поехала, они же мне звонят без конца. Покоя нет», — говорит Бадмаева.
«Хочешь — гречку на ужин вари. Хочешь — суп с лапшой»
В квартиру 25-летней Людмилы Болдиной Жаргалма зашла без стука. Люда сидела с приспущенными спортивными штанами, под ней — ведро. Увидев гостей, она сразу натянула штаны обратно. «Марш на улицу, туалет — там!» — вскрикнула Бадмаева. «Холодно же», — объяснила Люда. Жаргалма посмотрела на неё, и та быстро вышла на улицу.
В руках у Жаргалмы был полиэтиленовый пакет, в котором лежал очищенный и нарезанный брусочками картофель. Он потемнел. «Некоторые так и не научились резать, — вздохнула Бадмаева. — Такими шмотьями стругают. Вот, помогаю — чтобы суп сварили или ещё что». Вернулась Люда, и Жаргалма отдала ей пакет. Люда повертела картошку в руках. «Ну, пожарю», — сказала она и положила пакет на кухонный стол.
Социальную деревню построили на территории бывшего подсобного хозяйства интерната. Центральной канализации тут нет. Поэтому подрядчики поставили уличные туалеты и бани.
Бани можно топить дровами, а вот в квартирах вместо печей стоят электрические батареи. В морозы в квартирах холодно даже в шерстяных носках и в тапочках. Печи местным жителям не полагаются «из-за ментальных особенностей», объясняет опекун Жаргалма Бадмаева. В её доме печь есть.
«Я не хотел бы так всю жизнь прожить, — размышляет 25-летний Тумэн Доржиев. — Хочу, чтобы ванна была, туалет нормальный. Что я, не человек, что ли?» У Тумэна ДЦП. У себя в квартире парень ходит без трости, а на улицу берёт её с собой. Чтобы одеться, выйти из квартиры и дойти до своего уличного туалета, Доржиеву нужно примерно пять минут.
Тумэн предполагает, что строители «считали, что ничего страшного не будет — мы же не пойдём жаловаться». В министерстве социальной защиты Бурятии журналистам ЛБ объясняют, что подрядчик построил дома «в соответствии с установленными нормативами».
Вечером Тумэн приходит в гости к своим соседям — 24-летнему Диме Крылову и 22-летнему Жене Плюснину. Дима и Женя сварили компот из сухофруктов, и этот запах стоит во всей квартире. «Как в интернате пахнет», — принюхивается Тумэн. Все трое пьют компот, а потом начинают играть в карты. Дима кидает козырного валета Тумэну. Тот берёт. «И когда ж ты наконец поумнеешь?» — смеётся Крылов.
Играть в дурака ребята научились в интернате. Про интернат они вспоминают часто, но возвращаться туда не хотят. «Главное, тут не бьют. Я вытащил счастливый лотерейный билет!» — говорит Тумэн. «И свобода есть, — добавляет Дима, тасуя колоду. — Хочешь — гречку на ужин вари. Хочешь — суп с лапшой».
После игры Дима Крылов даёт журналистам ЛБ двести рублей и просит купить для него сыр в баянгольском магазине. «Только, чтобы опекун не увидела, пожалуйста, — просит он. — Сыр дорого стоит, она нам редко его покупает. И далеко в магазин ходить».
«Ну, щас будут дураки с нами жить»
Поздним вечером в социальной деревне — темно. Уличный фонарь горит только у дома опекуна. Яркие огни Баянгола — на другом берегу реки Мыла. «Вон наш интернат, а в-о-он — магазин», — показывает Тумэн Доржиев.
В соцдеревне живёт только Жаргалма, её муж Иван и её подопечные. Больше никого — только иногда приезжают две нянечки из интерната. Они обходят квартиры и помогают подопечным — кому с уборкой, кому с приготовлением еды.
Чтобы добраться из деревни до села, нужно пройти мимо развалин старой электростанции, спуститься к Мыле, а потом подняться по каменистому обрыву. Обычный человек преодолевает этот путь за 15-20 минут. Тумэн с тростью идёт около получаса.
Соцдеревню сначала хотели построить в центре Баянгола. Но потом передумали. Побоялись, что воспитанников могут испортить местные жители — например, спаивать алкоголем. Ещё были волнения, что баянгольцы устроят «террор» воспитанникам. «Ну, щас будут дураки рядом с нами жить», — цитирует Жаргалма Бадмаева высказывания односельчан. Но, когда решили деревню сделать на отшибе, все тут же успокоились, добавляет она.
Некоторые подопечные Жаргалмы иногда ходят в Баянгол — в гости к знакомым и в магазины. В посёлке три магазина. Продавщица одного из них Елена говорит, что жители соцдеревни «культурные по сравнению со многими поселковыми». «Всегда скажут „извините“, „спасибо“, „подвиньтесь“. И денежка у них имеется», — рассказывает она. К Елене подходит посетительница — женщина лет 40 в пуховике и резиновых тапочках. «Дай мне водку, я тоже человек, деньги завтра принесу», — требует она. Елена сначала отворачивается, но потом бутылку даёт.
Глава Баянгола Оюна Томская говорит: «Соцдеревня нашим жителям абсолютно не мешает». Она связывает это с толерантностью, которая у баянгольцев «в крови». «Интернационализм — это наша фишка», — добавляет Томская.
Баянгол появился в 30-х годах прошлого века — здесь нашли уголь и построили шахты. В посёлок съехались рабочие со всего Советского Союза. В начале 40-х в Баянгол сослали несколько сотен поволжских немцев — в основном женщин и детей. Они работали на лесозаготовках. Жаргалма Бадмаева говорит, что в селе «к ним относились нормально, а школьники даже не называли их фашистами».
Немцы сумели прижиться, многие вступили в брак с местными. Сейчас в посёлке есть и Гофманы, и Айферты, и Керберы. У Валентины Шефер в Баянгол сослали маму. Валентина вспоминает, что мать «боялась и никогда с нами не разговаривала по-немецки, хотя отлично его знала». «И я себя немкой не считаю, — подчёркивает Шефер. — Я — как все».
Валентина всю жизнь проработала в интернате воспитателем. Она знает всех жителей социальной деревни и отмечает, что «ребята летом выкапывают мне картошку».
Воспитанники Жаргалмы подрабатывают на огородах баянгольцев — полют поля, копают картошку, косят сено. За день получают по 200-300 рублей на руки. Заказов в сезон много, можно заработать до 10 тысяч. Личные деньги в соцдеревне тратят на мороженое, газировку, дошираки. Опекун против этого не возражает: «Господи, да на что хотят, на то пусть и тратят».
В 1990-х годах шахты в Баянголе закрылись, а единственным предприятием остался дом-интернат, теперь — комплексный центр. Из тысячи жителей Баянгола здесь работают 118 человек.
«Я — самая счастливая девушка на свете»
На следующий день после приезда журналистов ЛБ в социальной деревне отмечали день рождения Ольги Дубининой. Ей исполнился 31 год. К праздничному столу Оля со своим парнем Никитой Виноградовым нажарили пирожков с картошкой и позвали гостей: Диму, Женю и Тумэна.
«Я — самая счастливая девушка на свете! Меня каждый день носят на руках!» — закричала Дубинина, позируя фотографу ЛБ. Никита подержал её на руках, потом посадил в инвалидную коляску.
Ольга не может ходить с рождения. Каждое утро Никита пересаживает её с кровати на коляску. Вечером — обратно. Виноградов помогает девушке ходить в туалет. Опекун купила для Дубининой специальное ведро, оно стоит за шторкой.
Ольга и Никита — показательная пара, у которой часто берут интервью журналисты. У них — единственных — двуспальная кровать в квартире. Рядом с кроватью висит фотография двух котят. Она обрамлена бумажными сердечками.
Никита и Ольга познакомились в интернате в 2012 году. Ему было 18 лет, ей — 23 года. «Никита показался мне ненавязчивым и интересным человеком», — вспоминает Ольга. Виноградов катал Дубинину на инвалидной коляске во время прогулок. «У меня в интернате был раньше парень, но он на публике меня не замечал, — говорит Ольга. — А Никита не делает вид, что я ему никто». Она вспоминает, что её соседи ругали Никиту, потому что он был «новенький» — попал в интернат только в 16 лет. «А им какое дело?» — возмущается Дубинина.
Квартиру в соцдеревне дали Виноградову. Олю к нему сначала подселять не хотели. «Она колясочница же, справится или нет, — объясняет Жаргалма Бадмаева. — Я боялась её брать». Но Ольга заплакала, сказала, что любит Никиту. И ей разрешили жить с Виноградовым.
«Любовь — это умение договориться, — рассуждает Ольга. — С утра мы думали с Никитой, что сварить — супчик или гарнир. И решили — гарнир». Она отмечает, что «не без греха мы все». «Я вроде все Никиткины предпочтения помню, а вот он — иногда нет. Может забыть, что я в чай сахар не кладу».
День у пары строится всегда одинаково. Главное — сварить завтрак, обед и ужин. Чтобы Ольге было удобнее готовить, у плиты «Мечта» подрезали ножки. Теперь Дубинина может дотянуться до конфорки, сидя в коляске. Вечером Оля с Никитой смотрят турецкие сериалы на телеканале «Домашний». Он при этом складывает оригами, она рисует.
Отношения с Виноградовым Ольга называет «гражданским браком». Она говорит, что хотела бы выйти замуж за Никиту, но тот «пока не предлагал». У Дубининой — частичная недееспособность. Для восстановления Ольгу возили на экспертизу в психоневрологический диспансер в Улан-Удэ. Все остальные жители соцдеревни недееспособны, в том числе Никита. А значит, по российским законам вступать в брак они не могут.
Ольга не может иметь детей из-за здоровья. «Насколько нам доступны сексуальные отношения? — переспрашивает она. — Можно это не комментировать? А то Никите это совсем не понравится».
Сам Никита в разговоре с журналистами не участвует. Он не общается с незнакомыми людьми. Никита слушает в наушниках группу «Воровайки» и пьёт чай из кружки с надписью ЛХВС. Это один из девизов воровской субкультуры: «легавым — х**, ворам — свободу». Кружку Никите подарила Ольга, она специально заказывала её.
«Разве от больных здоровые дети будут?»
Жениться хотят ещё двое жителей социальной деревни — Арсалан Гармаев и Людмила Болдина. Арсалан показывает татуировку, которую ему набили в интернате — рядом с сердцем, пронзённым стрелой, выведено «Люблю Люда».
Гармаев и Болдина — соседи, их квартиры — через стенку. Они встречаются по утрам и целый день проводят вместе. «Я бы хотел жить с Людкой», — говорит Арсалан. «А я — с Арсаланом», — добавляет Люда. Это слышит опекун. «Вы и так почти живёте вместе, — всплёскивает она руками. — Чё вам ещё надо?»
Бадмаева не верит в искренность чувств Арсалана. «Это как бы любовь, — считает она. — Арсалан приспособился ходить к Людке, потому что она еду готовит, а он не хочет этим заниматься. Вот и всё, — рассуждает Жаргалма. — Дурак дурака видит издалека», — подбирает Жаргалма пословицу, чтобы описать отношения пары.
Бадмаева не разрешает Арсалану и Люде жить вместе — «полноценной жизнью, как муж и жена». Однажды в окно она увидела, как пара «пыталась сделать это», но «Арсалан элементарно не смог», рассказывает Бадмаева. Она считает, что Гармаев и Болдина так и не поняли, что им делать: «Если бы я допустила, чтобы это произошло, и Арсалан почувствовал, что это такое — он Люду где мог бы, там и заваливал».
Бадмаева не хочет, чтобы кто-то из женщин социальной деревни забеременел. «В год по два раза будут у меня рожать — это же будет безобразие какое-то», — говорит Жаргалма. «Разве от больных здоровые дети будут? — спрашивает она. — Ну, родят — а ухаживать они смогут? Нет. Это же всё на мои плечи ляжет. Нянчиться, пелёнки. А детей потом в дома-интернаты, мамки-папки — недееспособные же!» Опекун подчёркивает, что «сколько будет моей возможности всё это сдерживать, я буду».
«Моим ребятам очень сложно понять, что такое любовь, — уверена Жаргалма Бадмаева. — Они с детства её не испытывали к себе. Их никто не любил, они росли в интернате, в толпе». Опекун вспоминает, что как-то раз попыталась обнять одну из подопечных — Юлю Намсараеву, а та «отпрянула и зажала рот».
Арсалан уже придумал, что будет в его будущей совместной жизни с Болдиной. Они уедут в райцентр Закаменск, он будет работать грузчиком в супермаркете, а Люда — растить двоих детей. Но Арсалан с Людой недееспособны. И эта мечта неосуществима.
«Мы — не в понятках, чем хотели бы заниматься»
Свою дееспособность из жителей соцдеревни хотел бы восстановить Тумэн Доржиев. «Многие думают, что у нас голова не варит, — рассуждает Тумэн. — А у меня варит. Мне говорят — по тебе не скажешь, что ты умственно отсталый».
Чтобы стать дееспособным, нужно пройти специальную судебно-медицинскую экспертизу и доказать, что ты готов жить без опекуна. Эта экспертиза пугает Тумэна. «Вот я сижу, с вами разговариваю и волнуюсь. Видите, как руки дрожат, — показывает он. — А на этой комиссии всё оценивается. Профессиональный человек сразу поймёт, что у меня с нервами что-то не то».
Директор комплексного центра «Баянгол» Сергей Гулгенов рассказывает, что его подопечным возвращают дееспособность очень редко: «Полтора года назад мы пытались восстановить одному парню дееспособность, но когда дело дошло до судебного заседания, он сам сказал: „Не хочу!“» Гулгенов объясняет это тем, что жители интернатов «привыкают к этим стенам, и их пугает неизвестность».
Тумэн Доржиев не знает, как хотел бы жить, если бы прошёл экспертизу и восстановил дееспособность. «Нормальные люди с детства знают, чем хотели бы заниматься. А мы — не в понятках, — говорит он. — Ну, наверное, я водительские права бы получил и семью бы завёл». Он не думает, что может влюбиться в девушку из интерната или из соцдеревни: «У них разум, как у детей, мне нужна девчонка мудрее, я же мало знаю в жизни». Тумэн говорит, что без Жаргалмы Бадмаевой ему пока не обойтись. «Она с нами должна побыть лет 10-15, а потом мы сами уже сможем жить. Наверное».
Однажды Тумэн положил кипятильник в воду с ведром, включил его в розетку и ушёл в гости. Про кипятильник он забыл. Вода выкипела, и чуть не произошёл пожар. Об этом Бадмаева вспоминает, когда заходит речь о том, могут ли её подопечные жить самостоятельно. Бывали и другие случаи: у Арсалана обогреватель упал на пол и прожёг линолеум. А Дима повесил постиранные вещи на батарею, они задымились.
«Журналистам ребята как-то раз рассказывали, какие они хорошие, как они всего сами достигли, — рассуждает Жаргалма. — Я их потом отчитала, говорю: „Может, мне уйти тогда?“ Извинялись». Она вспоминает, что первые месяцы почти не спала по ночам. «Подумаешь, что у кого-то одеяло на обогревателе висит, соскакиваешь с кровати и бежишь полный круг, — объясняет Жаргалма. — А чтобы их лишний раз не поднимать, я в окошко смотрю. Вечером так интересно, наблюдаю за ними. Вот Маша каждый вечер плавочки стирает, всегда подмывается и чистенькая ложится спать. Чисто по-хозяйски».
Бадмаева не хочет уходить из проекта, хотя говорит, что раньше такие мысли были. «Теперь мне жалко — всё наработано, дети более-менее стали что-то понимать, многому научились. И всё это готовое отдать кому-то? — недоумевает она. — Но дело благое, и если вкладываться в ребят, то виден результат».
Министерство соцзащиты Бурятии планировало строить и другие социальные деревни — чтобы «разгружать» психоневрологические интернаты. Но управление капитального ремонта РБ недавно изменило нормативы и теперь дома для детей-сирот могут быть не из бруса, а только из негорючих материалов. Например, шлакоблока. Строительство стало гораздо дороже, и регион пока не готов тратиться на это. «Всё упирается в деньги», — объясняют в пресс-службе минсоцзащиты. Новых соцдеревень в Бурятии пока не будет.
На завтрак Никита Виноградов варил молочный суп. Он включил конфорку, поставил кастрюлю с молоком. Вскоре оно закипело. «Никита, макароны, Никита, макароны», — несколько раз повторила Ольга Дубинина. Никита молча посмотрел на неё и высыпал макароны в кастрюлю. Запахло подгорелым молоком.
Ольга ела суп и размышляла о будущем: «Можно ли сказать, что у нас любовь на всю жизнь? Не знаю, всякое бывает, может, он и в кого влюбится. Никита — парень видный, в интернате я его ко многим ревновала. Ну, значит, судьба». Никита встал, взял кружки из шкафа, налил чай. Ольга, сидя в инвалидной коляске, тихо сказала: «А я без Никиты точно не проживу».