В июне в Братске, 220-тысячном городе на севере Иркутской области, собрались пятеро художников. Они поселились вместе и в течение недели каждый день рисовали на заборах, стенах и заколоченных окнах домов. Когда уехали, на улицах Братска осталось 12 новых работ. Так в Братске прошёл фестиваль стрит-арта «Карт-бланш». Его организовал братчанин Гриша Шаров, а художники приехали из Иркутска.
Художница Катя Лазарева нарисовала на стене дома «График запоя моего папы». Подростком она несколько лет жила с пьющим родителем. Лена Сиселёва нарисовала на кальке 58 картинок и наклеила их на замурованные окна. Это её «русская коллекция»: декриминализованное насилие в семье, акушерское насилие, буллинг в школе, орущие на детей родители, повзрослевшие дети, орущие на родителей, дедовщина в армии, замученные животные, пытки в тюрьмах. Лена говорит: «Стрит-арт — это искусство контекста. А контекст сегодня такой».
Шаров написал белой краской на обугленной стене сгоревшего месяц назад жилого дома «Не стих»:
Пока нам
Сносят крышу —
Смотрю из кухни
в звёзды.
Молюсь, хоть
и не верю
Другого
не осталось
«Нарисуй за меня по-братски»
«Карт-бланш» появился в 2018 году в Екатеринбурге в противовес согласованному с властями фестивалю стрит-арта Stenograffia. Главной ценностью «Карт-бланша» была и остаётся свобода. Художники ни с кем не согласовывают свои работы, делают их на свои деньги, и часто уличное творчество не нравится ни чиновникам, ни жителям. В этом году «Карт-бланш» расширил географию. Он пройдёт в 17 городах, 5 странах. Первым городом в России стал Братск, организатором — Шаров.
До этого два года подряд Шаров проводил в Братске свой несогласованный фестиваль стрит-арта «Один за всех». Как и авторы «Карт-бланша», Шаров ни с кем не согласовывает работы и делает их на свои деньги. Первый «Один за всех» обошёлся ему в 30 тысяч рублей. На второй понадобилось около 47 тысяч на материалы, 15 тысяч — на большую лестницу, и 70 — на старые «Жигули».
После первого феста в 2020 году Гриша устроил аукцион в соцсетях — выставил футболку с логотипом фестиваля. Продал её за 12 тысяч рублей. Победитель перечислил деньги, а футболку подарил Грише. После второго, Гриша выставил на аукцион ещё одну футболку и кирпич с логотипом. Кирпич за восемь тысяч выиграл человек из Томска, а футболку за четыре тысячи — девушка из Колумбии. Почти все вырученные за футболку деньги ушли на пересылку. Заработать не удалось.
Гриша говорит: «Дело не в том, заработал, не заработал. Когда люди голосуют деньгами, это самый искренний интерес. А по факту в аукционе участвует три человека, и это тебя отрезвляет очень быстро. Тут главное не деньги. Главное — это нужно кому-то или нет?»
Для «Карт-бланша» Шаров хотел найти художников из других городов Иркутской области и соседней Бурятии, но отбор прошли только четверо иркутян. В Екатеринбурге на фесте появляется больше сотни работ.
В 2020 году Шаров сделал работу по эскизу художников из арт-группировки «Фрукты Врукты». На фасаде небольшого строения, силуэтом напоминающего русскую печь из сказок, написал: «Нарисуй за меня по-братски». А потом кто-то «закрасил плохие слова, которые были на стене» и нарисовал панду. Гриша обрадовался. Он мечтает, чтобы в городе было много художников, и они делали круче, чем он. Пока никто не появился. Но кое-что поменялось. В городе много людей, которые готовы помогать Шарову: клеить, красить стены, таскать тяжёлые баннеры.
Это Шаров
Гриша Шаров родился и вырос в Братске. В школе одно время он с друзьями слушал рэп, носил широкие штаны, странные шапки и большие пуховики. «Мы пытались косить под рэперов, — говорит Гриша. — Но это всё было по-братски: шапку взял у сестры, штаны просто купил на три размера больше».
Художественного образования у Шарова нет. После школы он сказал родителям, что хочет стать актёром. Они очень удивились. Мама Гриши продавец. Папа работал на заводе, он умер пять лет назад. Денег, чтобы отправить сына на учёбу, не было. Поэтому Гриша поступил на «рекламу» в Братский госуниверситет. Закончил его и уехал в Москву. Там работал в студии дизайна Артемия Лебедева и учился на актёрских курсах в школе драмы Германа Сидакова.
Многие однокурсники потом снимались в сериалах. Гриша не стал. Когда учёба закончилась и нужно было идти по кастингам, у него умер отец. Шаров вернулся в Братск и с тех пор покорять Москву не хочет. В актёрской профессии он разочаровался. Увидел, что она жёсткая, в ней много конкуренции. «Если в творчестве появляется конкуренция, ты перестаёшь слушать себя и просто стараешься сделать лучше других. Я сразу делаю фигню. Ну, не моё это», — говорит Гриша.
Когда вернулся в Братск, встал вопрос, что нужно что-то со своей жизнью делать. «Ты в Москве пытался стать актёром, участвовать в каком-то большом деле, чего-то добиться, — говорит Гриша. — А потом вдруг возвращаешься в Братск и понимаешь, что здесь у тебя в жизни вообще ничего не случается. И ты сидишь в этом „ничего“. Поэтому встаёшь, идёшь и делаешь город таким, каким хочешь его видеть».
Стрит-артом Шаров начал заниматься ещё в Москве, но «очень неосознанно». В Братске ему снова захотелось рисовать. Он взял кусок бумаги и нарисовал на нём первую работу «Спортсмены». На ней четыре фигуры сидят на корточках, руками упираются в колени. «Я вернулся из Москвы в Братск и сразу вспомнил, как прошло моё детство: стрелки, разборки, гопники, — говорит Шаров. — Я думал, что всё это кончилось. Оказалось — нет. Я иногда прогуливаюсь возле своей школы и слышу всё те же разговоры».
Поздно вечером, когда стемнело, пошёл и наклеил «Спортсменов» на пустой рекламный щит возле подземного перехода. Вернулся домой и «всё думал: ну и чё будет? А много чего было». Работу обсуждали в соцсетях, Гришу позвали на местное телевидение, взяли интервью. «А я сделал всего одну работу, и было странно, что такая реакция, — говорит он. — Но стало понятно, что открылся диалог, высказывание сразу попало в публичное поле. И для этого вообще ничего не нужно, кроме стены и банки краски». Шаров не из тех, кто готов «писать в стол», ему важно, чтобы работы видели и обсуждали.
Сейчас Шаров работает маркетологом сети заправок и раз в неделю ведёт эфир на местном радио. Стрит-арт называет главным делом жизни. «Его работы живут в основном в интернете», — говорит блогерка и журналист из Братска Елена Кутергина. В городе они исчезают очень быстро, иногда на следующий день. Поэтому Гриша старается быстрее их сфотографировать. Работы выкладывает в соцсети под ником etosharov.
«Рисуют и рисуют. Лучше бы лавки нам покрасили»
В центре Братска стоит здание заброшенного советского магазина электротоваров. Арендаторов для него найти не могут, помещения пустуют. На двери табличка «Продаётся». Серая краска на фасаде местами облупилась и обвалилась вместе с кусками штукатурки. В августе прошлого года Гриша Шаров наклеил на самую большую дыру огромные лейкопластыри, вырезанные из баннерной ткани.
Пластыри — работа не самого Гриши, а израильского художника Dede Bandaid. Гриша списался с ним по интернету, предложил сделать работу в Братске. Dede согласился и прислал эскиз, Гриша перенёс его на здание. Локацию художник тоже выбирал сам, по Гришиным фотографиям.
Dede по всему миру клеит такие лейкопластыри. «Начал их клеить, после того как побывал на войне, у него остался травматический опыт, — объясняет Гриша. — Такая вот концепция». Ветер поднимает клубы пыли с мостовой. Шаров щурится, полы его короткого чёрного пальто развеваются на ветру. Если смотреть только на Шарова, серый фасад старого магазина, заплатку пластыря на стене, кажется, что весь город чёрно-белый. Здесь много подходящих поверхностей для стрит-арта.
В Братске работа израильтянина появилась как часть фестиваля стрит-арта «Один за всех-2». Кроме Dede в нём участвовали ещё 12 художников и 20 работ со всех континентов, в первом — 12 художников и 17 работ из разных регионов России.
Работа с другими художниками строится так же, как с Dede. Гриша находит интересных мастеров по всему миру, списывается с ними, предлагает поучаствовать в фестивале. С теми, кто откликается, начинаются переговоры. Шаров шлёт им фотографии поверхностей в городе. Художники выбирают приглянувшуюся и отправляют эскизы работ.
С бразильцем Алексом Сенна переговоры шли через менеджера. Сенна — мировая звезда стрит-арта, его приглашали в Москву расписывать высотку. Он прислал Грише эскиз фигуры мальчика на белом фоне. Гриша пошёл искать локацию. Когда нашёл аварийную четырёхэтажку, сам испугался: технически нарисовать фигуру на таком объекте очень сложно. «Но я как-то сразу понял, что это лучшее место, — говорит Гриша. — Так и вышло — Сенна выбрал этот дом».
Рисовали с другом несколько дней, фигуру на стене высвечивали с помощью проектора, потом краской обводили линии. Пока рисовали, познакомились с бабушкой, которая живёт в этом доме. В этот дом её поселили 30 лет назад «на пару недель», когда она начала работать дворником. Сказали, что скоро дадут постоянную квартиру. Но она уже вышла на пенсию — и до сих пор живёт там. Окна в доме заколочены, разваливаются перекрытия и крыша, жёлтая краска на фасаде давно облупилась. Дом выглядит нежилым.
В последний раз городские власти обещали расселить аварийный дом до 2022 года. Но потом сгорело три дома в этом же районе, погорельцев нужно было расселять быстрее, и бабушкина очередь снова сдвинулась. Сейчас в четырёхэтажке живёт пять человек, остальные уехали сами.
«Бабушка с юмором к нам относилась, — рассказывает Гриша. — Говорила: „Мы тут с бабками поспорили, это человек у вас будет или кувшин?“ Мужичок из соседнего дома каждый день приходил к нам. Всегда был пьяненький. В последний раз пошёл опохмеляться, нам принёс мороженого».
Под рисунком была «нехорошая надпись какая-то, типа: „Х***о сидит в Кремле“», Шаров её закрасил. «В общем, я облагораживаю аварийное жильё», — смеётся он. Когда на стене появился мальчик, около дома начали отсыпать дорогу.
Труднее всего было найти работу из Антарктиды. Гриша связался с Российским научно-исследовательским институтом Арктики и Антарктики, попросил помочь. Там откликнулись, только просили, чтобы «политики не было». Системный администратор института Лев Синкин прислал на фестиваль фигурку пингвина. Оказалось, он его отправляет всем друзьям на открытках из Антарктиды. Эта работа закрыла фестиваль. Гриша нарисовал её прямо на логотипе.
Логотип сделал так: нашёл подходящую кирпичную стену около дома, где родился. На кирпиче нарисовал цифру 5, потом каждый день приезжал и рисовал сверху по одной цифре в порядке убывания: 4, 3, 2, 1. Когда нарисовал единицу, добавил подпись «Один за всех». Когда проводил второй фестиваль, логотип преобразовал. Нарисовал цифру 2 и написал «1 for all».
«Когда первый раз рисовал, люди в округе не понимали, что происходит, — говорит Гриша. — Каждый вечер приезжает человек с лестницей, рисует одну цифру на стене и уезжает. Меня спрашивали: «Когда единицу нарисуешь, пандемия закончится?» А потом вышла бабушка, сказала: «Рисуют и рисуют. Лучше бы лавки нам покрасили». Так и закончился первый фестиваль.
«Ты живёшь в сером доме, и вдруг на стене появляется яркое пятно. Надо его закрасить»
Спустя месяц после первого фестиваля «Один за всех» из двадцати работ осталось десять. Самым заметным стало исчезновение надписи «I can’t breathe, ёпт» («Я не могу дышать»). Сделать её придумал художник Миша Маркер. Шаров разместил надпись на бетонной конструкции, которая стояла вдоль дороги к целлюлозно-бумажному комбинату, выбросы от которого отравляют воздух в Братске.
Фраза «I can’t breathe» была слоганом американского протеста: в 2020 полицейский задушил коленом афроамериканца Джорджа Флойда; тот, умирая, повторял: «Я не могу дышать». Маркер подумал, что на фоне комбината у фразы появится новый смысл.
Через пять дней надпись в Братске закрасили. Тогда Миша придумал на закрашенном пространстве сделать новую: «Дышать не легче». Гриша написал. Друзья говорили: «Сейчас тебя потащат в прокуратуру за вандализм и порчу имущества». Но надпись долго не трогали. А потом бетонную конструкцию демонтировали и начали делать ремонт. «Это было очень крутое высказывание, — говорит журналистка Кутергина. — У нас в городе многие запостили эту фотографию».
В 20 лет Шарова очень интересовала политика. В Москве он постоянно ходил на митинги. Но сейчас «политических» работ почти не делает. Только после 24 февраля закрепил вертикально лист чёрной фанеры и написал на ней: «Сначала слов не находил. Потом речь вовсе отменили».
«Проходит десять лет и ничего не меняется, — говорит Шаров. — Неважно, что ты делаешь работы, пишешь посты. Ты потратил на это очень много энергии, и ничего не произошло. И ты постепенно чугунеешь. Появляется много проблем, связанных с внутренним миром. Тут бы с собой договориться, куда уж про государство думать».
Елена Кутергина считает, что почти все работы у Шарова — остросоциальные и «он говорит о проблемах языком искусства». Она допускает, что работы уничтожает администрация города, которую они могут раздражать. В мэрии не стали говорить об отношении к творчеству уличного художника.
Шаров смеётся: «Пока не про Навального, не про „Дышать не легче“ — всё нормально. Обычно никому нет дела до того, что я рисую». Только один раз он с друзьями рисовал на оживленном перекрёстке работу «Трус, Балбес, Бывалый» и к ним подъехал милицейский «бобик». Сначала спросили: «Что вы тут рисуете? Не про политику, не про Навального?» Шаров показал макет. Полицейские уехали, но потом возвращались ещё дважды и в итоге чуть не отвезли художника в отделение. Шаров показал им телесюжет о своих работах, который незадолго до этого вышел на местном ТВ. Полицейские посмотрели, сказали: «Ну, раз тебя по телевизору показывают, тогда ладно». И уехали.
Осенью Гриша своими глазами видел, как фестивальную работу французского художника oakoak — красное фанерное сердце — с детской площадки унёс подросток. Накануне вечером Гриша повесил сердце на сломанный баскетбольный щит. Конструкция была изогнута, как будто металл прогнулся под тяжестью сердца, как будто любовь сильнее всего. На следующий день утром Шаров приехал сфотографировать работу и обнаружил, что около кольца стоит мальчик с сердцем в руках. Увидев Шарова, он сорвался с места и убежал.
Рядом с детской площадкой валялся спиленный металлический столб. На нём был дорожный знак с надписью «Старт ракеты в 10:30». Это работа австралийца miguelmarque. Трубу за ночь спилили, знак бросили рядом.
«Свои работы мне не жалко, — говорит Шаров. — Я же никого не спрашиваю, выхожу и делаю. Точно так же могут поступать и другие люди. Я сделал работу, сфотографировал её, она состоялась. Точка внутри поставлена. Что будет дальше — уже не важно, меня это отпускает». Но Гриша расстраивается, если исчезают фестивальные работы. Художники, мировые звёзды, получающие баснословные гонорары, дарят городу свои работы, а их ломают уже на следующий день.
Шаров уверен: в большинстве случаев это история о том, что «мы тут не улыбались, давайте не будем начинать». «Ты живёшь в сером доме, и вдруг на его стене появляется яркое пятно. Оно тревожит. Зачем оно? Надо его закрасить», — говорит Гриша.
«Тяжёлые истории идут в рисунки, как дрожжи в тесто»
Шаров вырос в районе Осиновка, там много старых домов с недорогими квартирами. Он часто приезжает сюда, здесь до сих пор живёт его мама. Авторских Гришиных работ в городе осталось «примерно одна» и она как раз в Осиновке. Это фигура мальчика с задранной к небу головой на стене полуразрушенного здания детского сада, в который Гриша ходил. Мальчик стоит почти на земле, а сверху на него смотрит чёрное лицо. Со временем краска с лица облупилась и на лице появился широко раскрытый рот. Над головой мальчика надпись: «А когда меня заберут?» Работа называется «Кукушка». Все думают, что это работа про детство, но она ещё и про смерть.
Кукушка подбрасывает своих детей в чужие гнёзда. А ещё у кукушки мы спрашиваем: «Сколько мне жить осталось?» Эта тема очень перекликается с «Кукушкой» Виктора Цоя. Там есть слова: «Песен ещё ненаписанных сколько, скажи, Кукушка».
«Для меня этот рисунок про это всё. Сколько мне здесь отмерено, сколько я смогу сделать. На что потрачу отпущенное время. Но даже эти конкретные образы не могут объяснить всего, что там нарисовано. Если бы я это мог объяснить словами, я бы не рисовал», — говорит Шаров. Он не боится смерти, но часто о ней думает.
Почти каждый раз, когда Гриша приезжает в район, где родился, видит что-то тяжёлое. Нынешней зимой запомнил девушку с четырёхлетним ребёнком. Грише показалось, что она была под какими-то веществами и не понимала, где находится. Девушка села на корточки посреди дороги и не снимая штанов, начала писать. «У меня настолько внутри всё взорвалось, — говорит Шаров. — Ты видишь эту картину и не понимаешь, что с этим делать. Что произойдёт с этим ребёнком, с ней самой. И это типичная картина. Единственная возможность как-то прожить это и отпустить — нарисовать». Оптимистичных работ у Шарова мало, почти нет.
Грише многое не нравится в Братске. Но уезжать отсюда он не хочет. Не видит ответа на главный вопрос — зачем? И что можно делать в другом месте такого, чего нельзя в Братске?
— В Москве ты чувствуешь себя очень-очень маленьким, — говорит Гриша. — Настолько, что абсолютно не важен даже самому себе. Братск в этом смысле соразмерен мне, я в нём нормально себя чувствую. Родину из себя никогда не вывезешь, она всегда в тебе есть, — говорит Шаров.
— Когда Родина вот такая — кривая-косая, она тебя не разрушает?
— Я научился это превращать в творчество. Тяжёлые истории идут в рисунки, как дрожжи в тесто. Это мне помогает.
