В 1989 году Спраговский впервые откровенно рассказал о своей работе местным журналистам. Его воспоминания в течение нескольких месяцев выходили в местных газетах. В 1993 году он умер, рукопись его мемуаров осталась незавершённой.
«Люди Байкала» публикуют воспоминания бывшего следователя в рамках проекта «Последний свидетель».
«Придумать себе легенду и быть разборчивыми с девушками»
Анатолий Спраговский родился недалеко от села Пышкино-Троицкого Томской области в 1925 году. Его семья приехала в Сибирь из Беларуси. Отец Иван Спраговский был председателем местного совхоза. Как позже выяснил Анатолий, его отец был агентом НКВД. Это помогло ему спасти себя и семью.
На фронт Спраговский не попал, с 1943 года до конца войны он служил в стрелковой дивизии Сибирского военного округа. Потом вернулся в родное село. Когда ему было 22 года, он пошёл учиться в спецшколу МГБ. Она находилась в Ленинграде напротив Смольного. Спраговского зачислили на курс наружной разведки.
В то время из сотрудников наружной разведки формировали целые отделы. Следили за многими: советскими гражданами, иностранцами, приезжающими в страну, работниками зарубежных посольств.
Слушателей курса учили секретно фотографировать людей, за которыми следили. Тогда для этого использовали портфели с вмонтированным фотоаппаратом, книги, трости, пуговицы с объективом на пиджаке или пальто. Разведчики изучали радиопередающие устройства и применяли их в ходе наблюдения. Такие устройства крепили на специальные жилеты, через них держали связь с управлением.
Чтобы агента не вычислили, он должен был уметь маскироваться. Внешность меняли с помощью грима, ещё надевали очки и шляпы, клеили усы и бороды. Будущих агентов учили также перехватывать письма, подслушивать разговоры и устанавливать «жучки».
Слушателям спецшколы выдавали удостоверения «на все случаи жизни»: студента партшколы, сотрудника уголовного розыска, госслужащего и студенческий билет. Кроме того, всем агентам выдавали костюмы, ботинки и кепи. Чтобы их не раскрыли, они должны были придумать себе легенду. Разведчикам также рекомендовали быть разборчивым с девушками.
«Никакие меры морального или физического воздействия не применяли»
Дело, в котором учителя Федора Лалетина обвиняли в связях с американской разведкой, стало первым в карьере Спраговского. В 1952 году он начал работать в томском следственном отделе управления КГБ, тогда ещё НКВД.
Когда Лалетин понял, что за ним следят, попытался уехать из Томска, но его сняли с поезда и арестовали. «Обвиняемый Лалетин вёл себя вполне спокойно, рассказал свой жизненный путь. О пребывании за границей в Харбине, о своих детях — сыне и дочери, проживающих в Америке, переписке с ними с применением специально разработанного кода и шифра и об обстоятельствах его вербовки американской разведкой. Никакие меры морального или физического воздействия к нему не применяли. Это я могу свидетельствовать определенно. Из показаний Лалетина вытекало, что, будучи завербованным американской разведкой, он занимался сбором данных шпионского характера, которые он сообщал в письмах через специальный код», — вспоминает Спраговский.
Лалетин признался в вербовке семи человек, в том числе томского геолога Виктора Ревердатто, известного хирурга академика Владимира Филатова. Доказательствами в деле были записная книжка, изъятая у Лалетина, в которой он записывал данные о
Ревердатто, Филатова и других завербованных им агентов, а также разработанный Лалетиным шифр, с помощью которого тот передавал сведения.
Показания Лалетина отправляли в Москву, ведь не каждый день в Томске удавалось поймать настоящего шпиона. Следователи, которые занимались этим делом, получили повышения.
Лалетина этапировали в Москву, там он отказался от своих слов. «Он пояснил, что весь этот сценарий попросту разыграл. В Томске он постоянно чувствовал, что им интересуются органы госбезопасности как иммигрантом из Харбина. В Москве Лалетин сказал, что принадлежность его и названных им людей к американской разведке является плодом фантазии, на которую его вдохновила детективная литература. С Филатовым, Ревердатто и другими он в контактах не бывал, знал их по публикациям в печати», — вспоминает Спраговский. Лалетина отправили в психбольницу, а дело было прекращено. Следователи получили административные взыскания.
Ещё одно дело вспоминает бывший следователь. В день, когда объявили о смерти Сталина, руководство приказало сотрудникам быть «политически бдительными в эти скорбные дни».
«Нас вызвали на городской базар. В то время он находился рядом с управлением НКВД. Люди на базаре плакали, были охвачены всеобщим горем. А один инвалид Великой Отечественной войны без ног, двигаясь по базарной площади на коляске, громко кричал: „Дураки, чего вы плачете?“. Дальше следовала нецензурная брань в адрес Сталина. Новиков, так вроде была его фамилия, был в состоянии алкогольного опьянения», — говорит Спраговский.
Ветерана обвинили в антисоветской пропаганде и приговорили к 10 годам исправительно-трудового лагеря.
«Если бы заграницей — потенциальный шпион»
В начале 1950-х за вредительство арестовали начальника управления капитального строительства Сибирского химического комбината Константина Каргина. Его обвинили в том, что он не следил за сохранностью дорогого оборудования, которое привезли на комбинат. Из-за того, что само здание строили медленнее, чем было запланировано, оборудование было негде хранить, оно ржавело на стройплощадке.
В то время сотрудники органов госбезопасности активно искали шпионов. Им мог оказаться любой человек, побывавший за границей. Арестованный за вредительство Каргин идеально подходил на роль шпиона. До того, как оказаться в Томске, он ездил в США.
Спраговский вспоминает, что начальство попросило его выдать Каргина за американского шпиона. И он это сделал. Хотя, по мнению бывшего следователя, доказательств вины Каргина не было.
Но дело провалилось. Тогдашний прокурор не дал арестовать Каргина. Он решил, что ответственность за порчу имущества должны нести директор и главный инженер предприятия. И сам факт пребывания Каргина за границей не может быть доказательством того, что Каргин шпион.
Спраговский вспоминает ещё к одно уголовное дело, которое он вёл. В 1953-1956 годах в СССР начали преследовать участников организации «Свидетели Иеговы». В нескольких районах Томской области жили такие люди, которых переселили в Сибирь из Молдавии. «Свидетели» отказывались служить в армии и участвовать в выборах. В самодельной типографии, которая находилась в томском городе Асино, они печатали брошюру «Башня страха». По словам Спраговского, за три — четыре года в Томской области было арестовано около 30 человек.
Анатолий Спраговский вёл дело четырёх иеговистов из Туганского района. Чтобы доказать антисоветский характер их деятельности, он назначил идеологическую экспертизу. К материалам дела приложил изъятую у верующих литературу и письма. Обвиняемые не отрицали свою причастность к вере и то, что распространяли материалы. Каждого из обвиняемых приговорили к 25 годам лагерей.
Спраговский в своих воспоминаниях пишет, что иеговисты были упрямыми. Показания, нужные следователям, начинали давать только после месяца ареста. В первое время всё время твердили об Иегове и что «скоро будет Армагеддон», в котором все неверующие погибнут, а верующие будут жить в раю.
«Я судим и ты судим»
После разоблачения культа личности Сталина в 1956 году незаконно осуждённые люди, которые прошли лагеря, стали обращаться к власти за реабилитацией. Спраговский занимался такими делами и фиксировал факты фальсификаций и доносов.
Фальсификации он обнаружил в уголовных делах научных работников Томского технологического института и Томского электромеханического института инженеров транспорта. Научных работников обвиняли в том, что они придерживались троцкистких либо зиновьевских взглядов. Спраговский вспоминал, что главную роль в этом деле сыграл партком института Лука Федосеев. К каждому обвинению был приложен допрос Федосеева, который оговаривал коллег.
Этого было достаточно, чтобы осудить научных работников за создание контрреволюционной правотроцкистской организации. Луку Федосеева после этого назначили секретарем Томского обкома КПСС.
Ещё один агент НКВД, который помогал фабриковать обвинения по политическим статьям — Иван Пушнин. Следователи использовали его как «подсадную утку». В камерах он представлялся старостой Пушниным. Это был арестант-уголовник, который требовал подписать любую бумажку, предъявленную следователем. Пушнину также поручали вести дела, допрашивать обвиняемых. А потом от него избавились, отправив по этапу в Магадан.
По словам Спраговского, к уголовным делам «троцкистов» приобщалось некое «Завещание В. И. Ленина» в конверте. Это был текст на половине обычного листа бумаги. Считалось, что наличие такого «завещания» в деле свидетельствует о причастности человека к контрреволюционной троцкистской организации. В тексте говорилось о том, что Владимир Ленин предупреждал о грубости и жестокости Сталина и рекомендовал сместить его с поста генсека. Всех «троцкистов» приговорили к расстрелу.
В делах колхозников доказательством обвинения был рассказанные ими анекдоты. Их квалифицировали как клевету на политический строй.
«Помню, например, такой анекдот: Сталин, Черчилль и Рузвельт ехали по дороге. Путь им преградил бык и, несмотря ни на какие уговоры, с дороги не уходил. Черчилль обещал ему вольготные пастбища в Шотландии, Рузвельт обещал отправить в Соединенные Штаты. Однако бык упорно стоял. Тогда Сталин, обращаясь к быку, произнѐс: „Уходи, а не то в колхоз отправлю“. Бык, испугавшись, тут же освободил путь». За такие анекдоты многих колхозников расстреляли, вспоминает Спраговский
Одну учительницу обвинили в контрреволюционной агитации за примеры форм слова «судим». На уроке русского языка она развесила перед учениками плакаты с этим причастием в разных родах и числах и объяснила, как оно изменяется: я судим; ты судим; он судим; мы судимы; вы судимы; они судимы. Следователь посчитал, что учительница этим подорвала советский строй.
Факты подрывной и вредительской деятельности сотрудники НКВД подбирали, исходя из рода занятий арестованных. Как вспоминает Анатолий Спраговский, если это были работники ТЭЦ, то придумывали взрыв котла или вывод из строя труб. Так, нескольких людей обвинили в разрыве дамбы на берегу Томи, из-за чего был якобы затоплен город. Как получали такие признания, бывшие коллеги Спраговского не могли пояснить. Но о пытках говорили обвиняемые. Спраговский вспоминает некоего Зиновьева из села Парабель, у него были переломаны пальцы обеих рук. Кости сломали, зажав между дверью и косяком.
«Тот, кто имел отношение к сельскому хозяйству, обвинялся в заражении лошадей чесоткой, коров — ящуром, конюхи — в выводе из строя сбруи, телег. А бывшие кулаки — в сознательном или умышленном уничтожении ранее принадлежавших им сельхозмашин (молотилок, сеялок, веялок), поджогах. Работавшие на Асиновском льнозаводе — во вредительстве путём поджога льна, вывода из строя машин и оборудования», — пишет бывший следователь.
Под определенную категорию подводили людей разных национальностей. Тогдашний начальник Томского горотдела НКВД Иван Овчинников получил от вышестоящего руководства поручения составить списки «контрреволюционного элемента», подлежащий изоляции.
Под эту категорию подходили поляки, живущие в Томске и районах Западной Сибири. Большая часть из них приехала из Украины и Беларуси во время голода. В списки включали в основном мужчин от 17 лет и старше. Всех их записывали в «контрреволюционную Польскую организацию Войсковою».
Все обвиняемые по этому делу «признали» предъявленное им обвинение и на каждой странице внизу текста, отпечатанного на пишущей машинке, ставили свои отпечатки пальцев. Текст обвинения, пишет Спраговский, они не читали, так как были в основной массе своей неграмотны. Протоколы допросов следователи готовили заранее.
Каждое дело начиналось со справки сотрудника НКВД, где говорилось о том, обвиняемый является участником контрреволюционной «Польской организации Войсковой». Прилагали также один-два протокола допроса обвиняемого и его копию, копию протокола допроса какого-то другого обвиняемого, короткое обвинительное заключение. В конце дела была выписка из решения тройки УНКВД. Этого было достаточно, чтобы расстрелять человека.
«Чувствую себя неловко, но иначе поступать не мог»
Многие из бывших коллег Спраговского избежали наказания. Спраговский вспоминает, что они вполне себе доживали до пенсии, уйдя из НКВД. То, что НКВДшники фальсифицировали уголовные дела, объясняли одним: мол, они действовали как того требовала политическая обстановка.
Так было с начальником управления КГБ по Томской области Степаном Прищепой. Доступ к его делу Спраговский получил в 1959 году. Прищепа фальсифицировал уголовное дело, в котором работников Внешторга обвинили в связях с японской разведкой. Всех фигурантов этого дела расстреляли, кроме одного. Когда выносили приговор, этот человек заболел и попал в тюремную больницу. Это спасло ему жизнь, расстрел заменили на 10 лет лагерей.
В начале 1950-х несправедливо осуждённый подал документы на реабилитацию. И рассказал, как Прищепа фабриковал его дело. НКВДшника уволили, но из партии не исключили.
Когда коммунистов собрали в зале заседаний и огласили материалы против него, Прищепа оправдывал свои действия особенностями времени и сложившейся практикой фальсификации дел. Он плакал и рассказывал о том, что юношей пас коров, прошёл сложный путь от пастуха до начальника управления КГБ. Прищепа сказал, что сфабриковал только одно уголовное дело, но коллеги ему не поверили. «По служебной лестнице быстрее двигались те работники НКВД, кто фабриковал больше дел», — написал в своих воспоминаниях Спраговский.
Сам Спраговский говорил, что фальсификатором себя не считает. «Морально я чувствую себя неловко, но осознаю, что иначе я тогда поступать не мог», — писал он.
На одном из партийных собраний бывший следователь потребовал наказать тех, кто был причастен к фальсификации уголовных дел. За попытку привлечь к ответственности коллег Спраговский получил строгий выговор «за клевету на руководящий состав и охаивание старых чекистских кадров».
Последнее, о чем написал Спраговский в своих воспоминаниях, — о том, что в начале 1990-х, он вышел из партии. Причиной выхода он назвал то, что за 40 лет партийного стажа Спраговский «постоянно сталкивался с практикой обмана, всевозможными извращениями на пути к обновлению партии».
Бывшие сотрудники госбезопасности редко делятся воспоминаниями. На сайте музея «Следственная тюрьма НКВД» есть всего несколько рассказов бывших следователей. Сохранились жалобы НКВДшников, которые сами были репрессированы. Они писали, что их бывшие коллеги пытали их, выбивали признания. Но никто из сотрудников не признавался в том, что сам добывал показания силой или что участвовал в репрессиях.