До 19 лет не знал о существовании трансгендерных людей
Я осознал себя трансмужчиной в 19 лет. До этого я просто не знал о существовании трансгендерных людей. Как многие, я долго пытался соответствовать нормам, но постоянно чувствовал внутренний диссонанс и было сложно определить источник дискомфорта. В феминных вещах мне было некомфортно, внимание со стороны мужчин было неприятным, вопросы материнства казались чуждыми — я не вписывался в традиционные гендерные роли, хотя сегодня это характерно и для многих женщин.
Всё изменилось, когда я наткнулся на блог трансмужчины Итана Никельского. Включив одно из его видео, я понял, что он описывает мои чувства. В тот момент пришло яркое осознание — вот оно, объяснение моим переживаниям. Я испытал глубокое облегчение и чувство принадлежности. Оказалось, что кто-то ещё чувствует подобное, и у этого даже есть название — трансгендерность. Это не мои выдумки, а реальность. Я сидел и плакал.
Мне было важно изменить документы и тело, чтобы достичь внутренней гармонии. В 2022 году я обновил гендерный маркер в свидетельстве о рождении, имя в паспорте и остальные документы. В ЗАГСе к этому отнеслись спокойно — такие процедуры проводятся с 1997 года. Центральные ЗАГСы в крупных городах обычно лояльны. Вообще с госучреждениями, например, МФЦ и ЗАГСами, всё просто, потому что сотрудники там очень уставшие и им зачастую плевать, что ты делаешь и зачем.
После смены документов я начал гормональную терапию, на ней тело меняется в желаемую сторону: волосы начинают расти там, где раньше не росли, становятся гуще на голове, бровях и ресницах. Меняется линия роста волос, на руках они становятся заметнее. Эти перемены меня не пугают. Наоборот, от долгожданных изменений становится легче. Проще социализироваться, когда внешность соответствует самоощущению. Идеальной для себя я вижу внешность с андрогинным уклоном, хочу быть феминным мужчиной. Вероятно, в гормональной терапии я буду всю жизнь или изменю схему приёма, когда внешность начнёт меня устраивать — это будет зависеть от рекомендаций врача и состояния здоровья. Но пока менять схему не планирую.
Люди, сменившие документы до вступления закона в силу, ещё могут легально продолжать заместительную гормональную терапию. У трансмужчин это в основном инъекционные препараты. Я регулярно посещаю эндокринолога, сдаю анализы, получаю рецепт на лекарства и покупаю их в аптеке. В каждом крупном городе есть врачи, которые относятся к трансперсонам с пониманием и ведут себя профессионально.
Пока ты не отсвечиваешь — всё в порядке
В начале 2024 года врач в моём городе согласился провести мне мастэктомию (операция по удалению молочной железы — ЛБ) за 200 тысяч рублей. Деньги, которые я копил на переезд в Москву, пошли на операцию. По сложности мастэктомия сравнима с обычной операцией по коррекции груди. У меня был небольшой размер, что упростило процедуру.
Когда я очнулся, медсестра спросила о моём самочувствии. Ответил, что всё хорошо, а когда она вышла — расплакался от счастья. Хотелось обнять и бесконечно благодарить хирурга — наконец всё встало на свои места. Я испытал невероятное облегчение, чувствуя, что так всё и должно быть. Восстановление прошло быстро — уже на следующий день меня выписали из больницы.
Многие думают, что записываться на такие процедуры незаконно, но если человек успел сменить документы до вступления в силу новых законов, то это возможно. Пока ты сидишь и не отсвечиваешь — всё в порядке. Главное лишний раз об этом не распространяться, потому что из-за законов есть риск, что человека привлекут к ответственности не за операцию, а за что-то другое, связанное с ЛГБТ-повесткой.
После перехода мне стало легче, вместо внутреннего диссонанса появилась гармония. Это ощущение можно сравнить с ситуацией, когда ты долго хранил тайну, а потом она стала известна, и ты наконец-то смог выдохнуть с облегчением. У трансгендерных персон большой риск суицида, депрессии. И часто эти проблемы решаются после того, как окружающие начинают принимать человека в том амплуа, в котором он себя ощущает.
Несмотря на смену документов, у меня нет военного билета, и я не планирую его получать как минимум пока у меня призывной возраст. Кроме того, появление в военкомате — фактически вынужденный каминг-аут. Ты приходишь и говоришь: «У меня никогда не было военника». И всем понятно, почему его не было.
Я работаю в магазине одежды, где почти все коллеги знают о моей идентичности. Моя мама тоже приняла меня, и наши отношения остались такими же тёплыми. Со временем я начал заниматься общественной деятельностью: сначала помогал организовывать просветительские мероприятия в своём городе, а сейчас я активист московской организации «Центр Т» и руковожу региональной организацией поддержки транс-персон.
Было мерзко от того, что в стране всё запретили и началась какая-то вакханалия
Закон о запрете трансперехода вводили поэтапно. Как только его предложили к рассмотрению, ЛГБТ-организации забили тревогу и начали действовать — старались помочь как можно большему числу людей сменить пол до принятия закона. Мы, активисты, направляли людей на комиссии в Москве.
За полгода, пока закон проходил чтения, около 100-200 человек успели пройти комиссию. В своём городе смена паспорта и свидетельства о рождении занимала две недели, в другом — до трёх месяцев. Главным препятствием были деньги. Комиссия стоила 20 тысяч рублей и включала приём у пяти специалистов: психиатра, психотерапевта, психолога и сексолога. Врачи проверяли отсутствие серьёзных диагнозов вроде шизофрении, которые могли повлиять на решение о смене пола. В тот период медики работали без выходных и перерывов, практически круглосуточно, стремясь принять максимальное количество людей.
На комиссии выдают две справки: диагноз «транссексуализм» (МКБ-10) и юридическое разрешение на смену документов. Первая справка, ранее позволявшая получить гормональную терапию и сделать операции, сейчас утратила ценность. Её всё ещё можно получить, но она больше не даёт никаких возможностей.
С одной стороны, у меня до последнего теплилась надежда, что закон не примут, что это очередная попытка отвлечь внимание людей от военных действий. С другой, морально я уже был готов к тому, что его примут. Но всё равно было мерзко и неприятно от того, что в стране всё запретили и началась какая-то вакханалия. Например, в Нижнем Новгороде девушку арестовали за серёжки в цвет радуги, а в Ставропольском крае проводили проверку детского сада на пропаганду ЛГБТ из-за цветных лавочек.
После принятия закона моя жизнь очень изменилась, поскольку вся моя деятельность теперь находится вне закона. Если меня поймают, мне грозит уголовный срок. Приходится шифроваться, скрывать то, что я делаю, и нигде ничего не писать. У меня изменилось и ментальное состояние: повысилась тревожность, появился постоянный страх того, что произойдёт что-то страшное, что меня посадят. Это постоянный стресс.
Но люди, которые не успели поменять документы, чувствуют себя намного хуже. Когда принимали закон, у нас в сообществе были массовые суициды: люди писали прощальные письма, потому что чувствовали, что для них больше нет выхода.
Мать написала на своего ребёнка заявление о терроризме
Теперь на мероприятиях нам приходится дополнительно верифицировать людей. Очень много не только негативно настроенных людей, но и фетишистов. К нам в чат постоянно падают заявки о том, что какой-то «Олег, 43 года, пассив, ищет девочку с членом». Все это добавляет лишнего стресса, переживаний и тревоги, в которой приходится жить.
Часто к нам обращаются подростки 16-17 лет. Раньше мы могли поделиться с ними информацией, теперь же приходится отказывать сразу, не узнав причину обращения. Обычно они ищут общения, базовую информацию о трансгендерности, хотят узнать опыт других людей и получить поддержку. Хотя мы редко узнаём об их историях, некоторые возвращаются к нам после совершеннолетия — тогда мы принимаем их в сообщество.
Сейчас, к сожалению, мы мало чем можем помочь даже совершеннолетним. Мы стараемся поддерживать трансперсон психологически и информационно: организуем закрытые мероприятия и чаты для общения и взаимной поддержки, где можно делиться опытом. Но активистов, готовых вести эту работу, не хватает. В критических случаях мы направляем людей в другие организации, способные оказать помощь.
Арендовывать постоянное помещение стало опасно, поэтому мы скитаемся по случайным местам. Адрес сообщаем за день до мероприятия. На встречах все люди должны быть с паспортом — если его нет и кто-то напишет на нас донос, то участников мероприятия могут забрать в участок под предлогом установления личности. Ещё на встречах запрещена любая ЛГБТ-символика, то есть никаких значков, серёжек, флагов.
Я почистил все соцсети: удалил группу, где мы анонсировали мероприятия, удалил страницу ВКонтакте, закрыл все профили и убрал из них упоминания ЛГБТ-комьюнити. На это повлияло и то, что мама моего трансгендерного друга написала на него заявление в полицию. Я помог ему пройти комиссию, после чего он рассказал маме о поездке и даже назвал клинику. Тогда она начала шантажировать его заявлением в полицию, чтобы он не менял документы и не делал переход. Самое страшное, что она написала на своего ребёнка заявление о терроризме: якобы организация, которая оплатила поездку, пытается его завербовать. К счастью, всё закончилась без уголовного срока и проблем с законом.
По вещам в секондах заметно, сколько одежды с квир-символикой сдали из-за страха. Я много раз видел там радужные сумки, кофты, шапки. Из последнего, например, рюкзак и толстовка с радугой. Ещё была шапка в расцветке трансфлага. А до этого мне такое ни разу не попадалось. Я тоже давно перестал носить радужные значки или что-то подобное. У меня остался только неочевидный мерч и открытки, брошюры квир-организаций и книжки. Рука не поднялась всё выкинуть. Ещё у меня на крышке телефона наклеен трансфлаг. Не могу себя пересилить и отклеить её.
Но, несмотря на все сложности, мы продолжаем работать, ведь квир-персоны никуда не делись. Просто минимизируем риски и надеемся, что это сработает.
Самое страшное уже произошло — закрытия центров, уголовные дела
В марте завершились мои двухлетние отношения, и я понимаю, что искать нового партнера будет сложно. Вероятность встретить понимающего человека до принятия законов была значительно выше. Ещё я ограничен в самовыражении: даже цветные волосы могут привлечь внимание людей и правоохранительных органов.
Приходится подстраиваться под гендерные стереотипы и в какой-то степени поддерживать их своим внешним видом. Если в школьные времена мне приходилось презентовать себя как девушку — носить платья, юбки, каблуки и длинные волосы, то теперь я должен выглядеть в соответствии с маскулинным спектром: носить костюмы, рубашки, спортивные штаны и футболки. Но транспарням в этом плане легче, чем трансдевушкам: им носить феминную одежду опасно для жизни.
В гей-клубах, где проходили рейды, я давно не был — у нас фактически отняли эти места. Некоторые заведения остались, и люди продолжают там собираться, потому что шумиха уже поутихла и все немного расслабились. Но приходить всё равно туда страшно.
Раньше в Европе квир-персоны повязывали банданы с узором «турецкий огурец», где каждый цвет имел своё значение. Я замечаю, что в России люди снова начали надевать эти платки как опознавательный знак, возрождая систему кодов из 1980-90-х. Ещё есть много разных флагов. Например, сочетание одежды в цвет транс-флага намекает на принадлежность к комьюнити. Люди стали чаще использовать атрибутику определённых фэндомов, например, «Небожителей» или «Genshin Impact» (фэнтези-игры). Так они пытаются облегчить взаимодействие и поиск новых знакомых.
В моём городе очень сильные и позитивные ребята. В процессе принятия законов наблюдалась неприятная динамика, люди постоянно чувствовали стресс и переживали. Но в итоге многие смогли более-менее адаптироваться и ходят на встречи, общаются, приводят новых людей. Самое страшное всё равно уже произошло — закрытия центров, уголовные дела. Теперь люди снова входят в колею, пытаются жить дальше.
Изображения к этому тексту созданы при помощи искусственного интеллекта.