«Купил желудки на рынке и высушил их»
На картину из говяжьего рубца Амгалана вдохновил шаманский обряд умерщвления животных. Художник вырос в улусе Амгаланта в Бурятии. Поселение на триста человек расположено в долине между гор, окружено таёжными лесами. Там Амгалан каждый год наблюдал, как на зиму забивают скот, потрошат тело коровы или овцы.
«В этом обряде много нюансов. Например, голова животного должна смотреть на север, чтобы его душа нашла своё место. Ещё во время церемонии зажигают благовония, благодарят и читают напутствия животному», — рассказывает художник.
В первый раз Ринчинэ увидел обряд в шесть лет, тайком наблюдая за действиями родителей и бабушки. К восьмому классу он уже сам участвовал в церемониях. «В такие моменты у меня возникало два чувства, — вспоминает художник. — Во-первых, мне было жаль животное, которое отдает свою жизнь за то, чтобы жили мы. Во-вторых, меня поражала красота, скрытая внутри живого существа».
Особенно его впечатлила текстура рубца, напоминающая ему узоры морских кораллов. «Он произвёл на меня невероятное впечатление, показался каким-то потусторонним существом, — рассказывает Амгалан. — Хотя на деле всё тривиально: рубец — одно из традиционных блюд степных кочевников».
Спустя годы художник решил превратить этот материал в картину и назвал её «Сулдэ», что на бурятском значит «душа». «Эта работа — дань уважения животным, которые отдавали свою жизнь, чтобы жили мы, — объясняет он. — Сами желудки я купил на рынке в отделе субпродуктов. Высушил их с помощью той же технологии, которая используется при обработке шкур».
В своём творчестве Амгалан часто обращается к материалам предков и представляет себя бурятом, который жил задолго до появления интернета и электричества. «Он живёт в юрте посреди степи, у него нет ни красок, ни холста, а ему всё равно хочется как-то проявить себя, найти и изобразить красоту. Кожа, глина, шерсть — это понятные символы для тех, кто знаком с бурятскими традициями. Из кожи козы шаманы делали ритуальные бубны, из овечьей шерсти валяли матрацы, шэрдэги», — рассказывает Амгалан.
С натуральными материалами художник работает на даче и только летом. Некоторые из них, например, овечью шерсть или конский волос привозят родители с фермы.
Первая персональная выставка Амгалана прошла осенью 2023 года — на неё пришли и родители. «Сейчас они поддерживают меня, хотя в начале пути не понимали, что это за профессия — художник, — говорит он. — Теперь мама пробует себя в ремесленничестве. Она восстанавливает традиционные технологии, которым её учила бабушка-язычница: обрабатывать кожу, валять шерсть, собирать дикоросы, варить отвары. Теперь у нас один вайб».
«Возможно, если бы я не был инженером, то не стал бы художником»
По первому образованию Амгалан — инженер-биохимик. В его семье все были либо инженерами, либо медиками, поэтому и он получил техническое образование по просьбе родителей. Хотя рисовать и заниматься дизайном начал ещё в университете, к искусству пришёл не сразу. После выпуска два года проработал химиком на заводе, параллельно брал заказы как дизайнер-фрилансер.
В 2014 году Ринчинэ приехал в Москву и поступил в РГГУ. В магистратуре начал участвовать в выставках, работать декоратором и художником-постановщиком. Большинство мероприятий проходило в Бурятии. «Я постоянно катался на поездах, мог по три месяца жить в Улан-Удэ, — вспоминает он. — Мыслей остаться в Москве у меня не возникало — странно изучать свою культуру, сидя в столице».
Инженерное образование оказалось неожиданно полезным в искусстве. «Взять ту же работу „Сулдэ“, — объясняет художник. — Высушить говяжьи желудки, придумать, как стабилизировать рубец, чтобы он не загнил, не пересох, не растрескался — сложная техническая задача. Знание физических, химических свойств материалов упрощает работу, я трачу меньше времени на пробы и ошибки. Возможно, если бы я не был инженером, то не стал бы художником».
В будущем Амгалан планирует по-прежнему работать с материалами, связанными с языческой культурой бурят: шкурами, костями, прессованным зелёным чаем и даже сушёным навозом — традиционной подстилкой для скота в деревнях: «Я ещё не работал с молоком или творогом, а их тоже мог бы использовать мой предок».
Амгалан постоянно пробует новые техники. Недавно он создал серию цветных иллюстраций к восточному Новому году в технике буряад зураг — «бурятский рисунок». Это направление графики основано на танкописи (буддийская религиозная живопись на шёлках — «ЛБ»). «Одно из условий — художник должен использовать минеральные краски, — рассказывает Амгалан. — Их изготавливают из камней нашей местности: нефритов, малахитов, железной руды. В итоге рисунок отражает цветовую палитру нашей природы».
«Оживляю образы шаманских практик»
Главный интерес Амгалана — до-буддийская культура бурят, языческие традиции и обряды, шаманизм. «В современной Бурятии много буддизма, он проник к нам через Монголию в XVI-XVII веках, — рассказывает художник. — По историческим меркам это буквально вчера. Мне же интереснее изучать то, что было „на прошлой неделе“».
Работу Ринчинэ всегда начинает в библиотеке — исследует бурятскую эпическую литературу, например «Гэсэр» (героический эпос бурят и других монгольских народов — «ЛБ»). Его много веков передавали из уст в уста, и каждый сказитель рассказывал историю немного по-своему. Амгалану же ближе всего эхирит-булагатская версия, «Абай Гэсэр хубуун», где события описаны с точки зрения иркутских бурят. Оттуда он черпает вдохновение, сюжеты и персонажей.
У бурят несколько племён, и у каждого — свои традиции и диалекты. «Поскольку я не владею знаниями обо всех сказках и традициях, обращаюсь за помощью к учёным, изучаю диссертации и исследования, — говорит Амгалан. — Особенно часто опираюсь на труды знаменитого бурятского этнографа Матвея Хангалова».
Например, в «Балаганском сборнике» Хангалова собраны сказки и легенды о злых духах, обитающих в таёжных лесах. Один из них — Муу Шубуун, в дословном переводе «плохая птица». «Эти существа охотятся на взрослых людей, убивая их своим длинным красным клювом, — рассказывает художник. — Они подкрадываются к спящим, наносят удар клювом по голове и затем поедают мозг, печень и почки жертвы. По легенде, первой Муу Шубуун стала девушка, съевшая печень своего умершего возлюбленного в надежде справиться с горем».
В некоторых работах Амгалан «оживляет» образы из шаманских практик. «У бурятского язычества минимальный визуальный язык, — объясняет он. — Шаманы верили, что любое изображение духа, доброго или злого, оживает в нашем мире». Поэтому в музеях выставляют оккультные предметы вроде бубнов, ритуальных костюмов и украшений. Изображений, тем более художественных, почти не найти.
А ещё в бурятском фольклоре нет сказок в европейском смысле слова. «Это скорее истории, которые учат детей избегать опасности», — говорит Амгалан. Такие истории художнику в детстве рассказывали бабушка с дедушкой. Есть также охотничьи притчи (онтохон), часто очень страшные, которые рассказывали друг другу у костра — их Амгалан изучал в старшей школе на уроках, посвященных «этногенезу хоринских бурят».
«Иногда в комментариях пишут, что мои работы шокируют, кажутся жуткими, мрачными, — признаётся Амгалан. — Я считаю, что такая эстетика хорошо подходит периоду, который я изучаю. Таков контекст: тёмные картины из тёмных времён».
«Бог должен быть страшным»
Вдохновением для керамической серии Амгалана Ринчинэ стали его детские воспоминания о бабушкиных «стражах», которые на бурятском языке называются хахюул. «В доме моей бабушки было два хахюула, что с бурятского переводится как „сторож“ или „страж“. Это не просто предметы, а одушевленные существа, которые охраняли дом», — рассказывает Амгалан. Один из таких стражей представлял собой большую деревянную ложку длиной около метра, которую бабушка оставляла рядом с колыбелькой, чтобы дух охранял малыша в её отсутствие. Второй страж, череп лошади, использовался в лечебных обрядах. «Бабушка клала на него травы, заговаривала и поджигала. Дым очищал помещение от злых духов», — рассказывает художник.
Эти образы Амгалан решил оживить в керамике, наделив их лицами. «То, что они получились такими грозными, связано с буддизмом. Даже добрые боги в танкописи изображают гневными — с оскалом и нахмуренными бровями. Бог должен быть страшным, чтобы отпугивать демонов», — поясняет художник.
Работая над новой керамической серией, Амгалан обращается к бурятскому эпосу «Гэсэр». «По сюжету есть две враждующие стороны — западные и восточные боги тэнгэрины (жители небес — „ЛБ“). Всего восточных тэнгэрин 44, западных — 55. В эпосе они условно разделены на добрых и злых: западные — положительные, а восточные — отрицательные. Возможно, причина в том, что „Гэсэр“ — это эпос западных бурят. Отсюда логика: те, кто живут над нами, хорошие, а по ту сторону Байкала — плохие», — рассказывает Амгалан. Он, будучи восточным бурятом, стремится пересмотреть этот взгляд и понять характер «злых» богов.
Первым из богов художник воплотил в керамике Атая Улаан Тэнгэрин — Бога Красного Неба. «По сюжету, когда Атая побеждают западные тэнгэрины, его тело расчленяют и сбрасывают в Средний мир, где живут люди. Из этих частей рождаются чудовища, мангадхаи, которые сеют разрушения и болезни, зависть, ненависть, злобу. Как раз для того, чтобы уничтожить демонов и навести порядок, главный герой, Гэсэр, спускается с небес на землю», — рассказывает Амгалан.
Однако, добавляет он, если прочитать эпос внимательно, можно заметить, что в жизни этих чудовищ всё устроено, как у людей. «У них есть дома, семьи, мужья и жены, они заботятся друг о друге. Поэтому мне хочется понять их характер, посмотреть на мир их глазами. И изобразить всех 44 восточных богов», — делится Амгалан.
«Мой путь — мягко поменять систему через искусство»
Амгалан Ринчинэ рассказывает, что его родной язык — бурятский. «Бабушка говорила со мной только на нём, потому что не знала русский», — отмечает художник. Когда же Амгалан учился в русскоязычной школе, он почти забыл родную речь, но после того как они с родителями вернулись в деревню, где все говорили по-бурятски, язык вернулся довольно быстро. Амгалан восстановил свой уровень за два года.
Художник ценит оба языка по-своему. Русский открывает перед ним больше возможностей и помогает достучаться до более широкой аудитории, а бурятский даёт особую связь с культурой. «Если бы я не знал русского, этот разговор бы не состоялся. А бурятский язык помогает мне изучать исторические тексты и эпосы. Оригинал сильно отличается от перевода, даже профессионального. Подстрочные и междустрочные смыслы, которые заложил автор, теряются», — говорит художник.
Кроме языка, Амгалан также ощущает связь со своими именем — оно переводится с бурятского как «безмятежность». И, по его словам, он чувствует в себе эту лёгкость и открытость к миру. «Недавно в комментариях меня назвали этническим активистом, хотя я не согласен. Я не выйду на площадь, не буду кричать, защищать что-то. Мой путь — мягко поменять систему через искусство, создавать атмосферу и контекст. Не навязать, не убедить, а показать другой взгляд. Буквально — „без мятежа“», — рассказывает Амгалан.
Хотя главное место в работах художника занимают национальные мотивы, большинство из них покупают за пределами Бурятии. Амгалан считает, что это может быть экзотизация: «Я не хотел бы, чтобы моё искусство воспринималось как диковинка. Мне кажется, бурятская культура в целом часто воспринимается поверхностно. Есть такая „этническая коробочка“, в которой буряты равны буузам и костюмам из яркого шёлка. И это восприятие есть даже у бурят. Поэтому главное, чего бы мне хотелось, — чтобы сами буряты глубже погрузились в свою культуру».