Семья Бурчевских все эти полтора года добивается, чтобы наказали не только Жамбалова, но и его друзей, которые были вместе с ним.
Оговорил себя — насильно или по-дружески
5 января 2020 года компания из пяти человек возвращалась в Улан-Удэ с рыбалки на озере Котокель. Ехали на двух машинах — «Лендкрузере-Прадо» Баира Жамбалова и «Фольсквагене-Туареге» Галуста Пилосяна. Жамбалов возглавлял республиканское отделение «Единой России» и был зампредом Народного Хурала (высший законодательный орган Бурятии). Пилосян — предприниматель, у него несколько бизнесов, в том числе строительный. Неоднократно выигрывал крупные тендеры. С 2011 года он освоил почти 700 миллионов рублей по госконтрактам. В числе других участников рыбалки были также сын Жамбалова Александр (сотрудник ФСБ) и двое общих знакомых: Баир Цырендоржиев и Сергей Хунгеев.
Около пяти вечера рейсовый автобус высадил 17-летнюю Галину Бурчевскую на региональной автодороге «Улан-Удэ — Турунтаево — Новый Уоян». Автобус курсирует между местными деревнями. Обычно он заезжает в само Батурино: село находится чуть в глубине от трассы. А в этот раз водителя отвлекла нетрезвая пассажирка и он проехал нужный поворот. Остановился через пару метров. Галя вышла. Ей надо было перейти дорогу — и вот оно, родное село. Уже видны купола Сретенского женского монастыря, который находится в Батурино. Дом Бурчевских рядом с обителью, на улице Монастырская.
Эта двухполосная автодорога — ближайшая, которая ведёт к Байкалу из Улан-Удэ. По ней всегда едут машины. Не МКАД, но оживлённо. С байкальской стороны автомобилисты проезжают несколько камер видеонаблюдения, где большинство сбрасывает скорость. Потом машины забираются на пригорок, откуда идёт приличный по длине спуск. Вот на этом спуске «прадо» и разогнался — минимум до 104 километров в час, как было установлено в суде.
Джип зацепил Галину, когда она почти дошла до правой обочины. Экспертиза показала, что водитель не тормозил. Его ослепили фары отъезжавшего автобуса, и он не видел девушку до самого момента столкновения. Машина протащила Галю больше 80 метров, потом девушка упала. «Прадо» остановился, постоял. И уехал. Скорую вызвали проезжавшие мимо автомобилисты. Спустя несколько часов пострадавшая умерла в больнице.
Ближе к полуночи в полиции появились все пять участников той самой котокельской рыбалки. Признательные показания дал Галуст Пилосян. Он сообщил, что перед отъездом с Котокеля Жамбалов попросил его поменяться машинами. Свеженький «туарег» Пилосяна только-только приехал в Бурятию, даже номера не успели поставить. «А там много наворотов было, — рассказывал позже на судебном заседании Жамбалов. — Даже кресло массажное. Ну, мне хотелось попробовать этот автомобиль, конечно».
Жамбалов подтвердил слова Пилосяна. По их версии, при выезде с Котокеля они поменялись машинами. Отец и сын Жамбаловы на «туареге» уехали далеко вперёд, Пилосян приотстал. У Батурино «прадо» сбил девушку. Водитель — Пилосян — понял, что ей нужна медицинская помощь. И поехал эту помощь искать.
Нашли джип на разбитой просёлочной дороге в нескольких километрах от региональной трассы. По ней объездными путями можно добраться до Улан-Удэ. Пилосян же пояснил, что свернул с шоссе, потому что пытался найти врачей в ближайшем полузаброшенном селе Бурля. В глуши джип заглох. И водителя, и пассажиров «прадо» забрал «туарег». После чего вся компания поехала в полицию — сдавать Пилосяна.
Первыми о трагедии сообщили бурятские телеграм-каналы. Они подняли такую волну, что население республики уже на следующий день знало всё. Люди были уверены: сбил девушку Баир Жамбалов. А Галуст Пилосян насильно или по-дружески оговорил себя.
Следствие сначала придерживалось версии Пилосяна. Именно он проходил обвиняемым, а Жамбалов — свидетелем. Но спустя несколько месяцев их поменяли местами. Бурятский следком тогда сообщил, что доказательств для этого достаточно. Жамбалову предъявили две статьи. Во-первых, сбил девушку. Во-вторых, оставил лежать на дороге. Политика поместили под домашний арест.
Дальше последовала череда разжалований. Депутаты Народного Хурала Бурятии лишили Жамбалова полномочий вице-спикера. А президиум генсовета «Единой России» исключил его из партии и снял с должности секретаря регионального отделения. Позже партия неоднократно делала жёсткие заявления по жамбаловскому делу. Например, в конце 2020 года Жамбалову заменили домашний арест на обязательство о явке. Заместитель секретаря генсовета «ЕР» Александр Хинштейн тогда официально заявил: «Незаконно и несправедливо. Говорил с главой Республики Бурятия Алексеем Цыденовым. Он того же мнения. Будем обжаловать решение об освобождении Жамбалова. Жамбалов должен сидеть».
За эти полтора года Баир Жамбалов дал пару коротких интервью, в которых продолжал утверждать, что невиновен. И находился в «туареге», а не в «прадо». В разговоре с журналистами бурятского телеканала «Тивиком» он сказал: «Наша позиция — меня там не было. Виновным себя не считаю. Там же человек признался».
В январе 2021 года Прибайкальский районный суд начал рассмотрение уголовного дела Жамбалова. Все доказательства были косвенными. На трассе у Батурино нет камер. Нормальных записей с видеорегистраторов проезжавших машин тоже не оказалось. Несколько свидетелей-автомобилистов заявили, что видели: Жамбалов выходил с водительского места «прадо» сразу после столкновения. Но на суде они дружно отказывались от своих показаний и говорили, что могли перепутать. В пользу обвинения говорило то, что в «туареге» не нашли ДНК Жамбалова.
Перед вынесением приговора Бурятия бурлила. Большая часть хотела видеть Жамбалова за решёткой. Меньшинство взывало к беспристрастности. Перед вынесением приговора гособвинение попросило для подсудимого десять лет колонии строгого режима. Родители погибшей девушки всё это время были уверены в том, что за рулём «прадо» сидел Жамбалов.
Через годик-второй уже выпустят по амнистии
От Батурино до Турунтаево — 25 километров. Автобусы ходят, но к судебным заседаниям они никак не привязаны. Поэтому родители Гали на все суды добираются на такси. За 20 минут дороги таксисты берут 500 рублей.
Бурчевские проходят в здание суда — маленькое, розовое, дощатое — мимо строя журналистов. Через 20 минут появляется Баир Жамбалов с адвокатом. «Какого приговора ожидаете, Баир Владимирович?» — наставляют корреспонденты камеры и телефоны на Жамбалова. Тот отворачивается. В руках только айфон.
Судья Олег Абидуев зачитывает приговор полтора часа. Всё это время Бурчевские стоят вплотную к Жамбалову. Помещение маленькое, скамейки рядом. Когда Абидуев начинает перечислять травмы, полученные Галей (закрытая черепно-мозговая травма, закрытая травма груди, закрытая травма позвоночника, повреждение спинного мозга и т.д.), Максим смотрит в окно, потом опускает голову. С опущенной головой стоит и Александра. Баир Жамбалов переводит взгляд то на судью, то на прокурора, то на адвоката. Как и Максим, он худ и высок, одет в неяркую одежду. Джинсы — тоже тёмно-синие. Только марка другая.
Фраза «признать виновным» звучит как будто мимоходом. Оба Бурчевских приподнимают головы. Александра просовывает ладонь под ладонь мужа. Максим сжимает её пальцы. «Шесть лет и один месяц в колонии-поселении», — ставит точку Абидуев. И подчёркивает, что решение не вступило в законную силу и может быть оспорено в высшей инстанции.
После суда Жамбалов также стремительно выходит из здания и ныряет в тонированный джип. Журналисты успевают спросить, согласен ли он с приговором, и слышат: «Нет!»
Бурчевские никуда не едут, а идут по магазинам. Выезд в Турунтаево — возможность закупить в дом необходимое. В крошечном Батурино никаких магазинов нет. «Грех не воспользоваться оказией», — говорит мрачный Максим. Он не рад приговору и считает, что колония-поселение для Жамбалова слишком мягкое наказание.
Через полчаса Бурчевские приносят к автомобилю полные пакеты. Сверху лежат несколько буханок хлеба и рулоны туалетной бумаги.
Вернувшись домой, Максим закуривает во дворе. «В любом случае, это обвинительный приговор. Колония-поселение тоже не сахар, — рассуждает он, выдёргивая у крыльца сорняки. — Если Жамбалов попадёт в колонию, к нему будут относиться как к спонсору. Там важны чай, сигареты… Так называемое „насущное“. Я в 2000 году вышел, но вряд ли что-то изменилось. А вообще Жамбалов жить, конечно, будет прекрасно. Что нет-то. Передачи ему будут носить. Через годик-второй уже выпустят по амнистии».
«У тебя одного трепещет?»
Бурчевский по молодости сам отсидел несколько лет в колонии, и для Жамбалова он хочет такой же участи. «До седьмого класса я отличником был, столько книжек перечитал, — вспоминает Максим. — А потом квартиру нам дали в другом районе. Сосед у меня хулиганом оказался, и я с ним связался. Мы на уроках и самогон пили, и нецензурные песни слушали. Учителя одуревали: „Максим, ты же не был такой!“» Бурчевский сбежал из дома, жил у знакомых. «Воровали, грабили. Что только не творили, если честно, — вздыхает Бурчевский, потирая руки. Обе — в выцветших татуировках. — Блатным себя считал. В колонию меня посадили. Сначала ничего, романтика же есть соответствующая. А ближе к концу срока стал задумываться: вот освобожусь, а что дальше делать-то? Встречусь с компанией своей — и покатится всё опять?»
В колонии Максим сдружился с Мишкой, парнем из Прибайкальского района. Мишке писала письма младшая сестра Александра, одна из всей семьи. Её послания брат читал вслух — чтобы и Максим послушал. Бурчевский слушал — и проникался. Особенно его тронула история, как Александра заработала деньги, чтобы купить Мишке на освобождение штаны и сапоги. Она пошла со знакомыми в тайгу на неделю, собрала там мешок кедровых орехов и потом продала его. Александра, вспоминая этот случай, буднично говорит: «Устала. Вот до дому осталось три шага — и мешок мой упал. Поднять я его уже не могу. Добежала домой, взяла тележку, загрузила орехи, кое-как приволокла».
После освобождения Михаил позвал Бурчевского в гости в родное село Нестерово, оно рядом с Батурино. Максим уже и сам хотел туда ехать знакомиться с Александрой. Встретились за ужином. Она залетела в дом, где сидел Бурчевский. «Обернулся — и прямо сразу: всё!» — описывает Александра. Максим подтверждает — влюбился с первого взгляда.
На тот момент ему было 20 лет, ей — 15. Максим переехал в Нестерово. «Мать Шуры нас оставляла, уезжала на юбилеи или ещё куда, — продолжает он. — Мы вдвоём хозяйство ведём. Ну, спим рядышком, за ручку. Я-то понимаю, что она ещё маленькая. Вечером по улице ходили, разговаривали, пивко там». Александра добавляет, что все её подружки повлюблялись в Максима. Одна даже предложила, чтобы поменяться ухажёрами. «Я говорю: „С чего меняться-то. Максим мой!“» — смеётся Александра.
«В деревне начало возвращаться чувство: я же нормальный человек, с людьми общаюсь, они со мной разговаривают. И нормальная жизнь началась», — говорит Бурчевский. За почти 20 лет брака в семье родилось три дочери. Старшая Галя, средняя Надя и младшая Даша.
В первые годы семейной жизни Максим периодически выпивал. Когда появилась Надя, он завязал с алкоголем. А, как похоронили Галю, опять начал. «День-два трезвый походит. Ну, может, неделю, — говорит Александра. — И потом опять в запой уходит. Беспробудный».
— Пил я много, — не спорит Максим. — Как выпьешь — день короче. Не то, что легче на душе. Просто всё быстрее. А у меня до сих пор всё трепещет внутри.
— У тебя одного трепещет? — спрашивает его Александра.
— Недавно были на юбилее знакомой, там подруги Галинкины были, — скрещивает руки Максим. — Смотрю на девчонок. Зависть не зависть, а какие-то чувства есть в душе.
— Они же ни в чём не виноваты, — тихо говорит жена.
Спустя год с небольшим после гибели дочери Максим чуть не разбился на машине. Пьяным сел за руль своей «нивы». И перевернулся. «Уехал и пропал, трубку не берёт, — вспоминает Александра. — Потом звонит тётя: „Максим едет потихонечку. Ты не ругайся, пусть он лягет“. Я жду возле ворот — смотрю, подъезжает. Ё-моё! Колесо вывернуто, всё помято, что-то дымится. Как живой-то остался! Вообще ни одной ссадины не получил».
Бурчевский смотрит в сторону: «Мне, конечно, стыдно за этот поступок».
«Ниву» чинили несколько месяцев. Отремонтировали в июне, уже после окончания судебного процесса в Турунтаево.
«Кровавые это деньги»
«Обедать будем сегодня?» — спрашивает Максим Александру после возвращения из суда. Через час все садятся за стол. Домашняя лапша с домашней свининой, домашняя сметана, домашнее сало. Даша отгрызает от кусочков сала шкурки, всё остальное кладёт обратно. Её родители смеются над этим. И вспоминают, как жили, когда только Галя родилась. «Несладко было, — говорит Александра. — Однажды соседи к нам пришли в гости. А мы картошки наварили, больше ничего и нет. Прикрыли, убрали: стыдно стало, что только она есть. Соседи целый час сидели. А нам исть охота. Так мы ждали, когда они уйдут».
Первые годы после свадьбы Максим брался за любую работу. Пастух так пастух, разнорабочий так разнорабочий. Потом принялся класть печи. Сейчас его хорошо знают в округе, заказы есть. Стоимость одной печи — 20-25 тысяч рублей. На одну такую может уйти неделя-две. Александра занимается хозяйством и подрабатывает на местной водокачке. Она следит за уровнем воды и собирает с односельчан плату за пользование. Месячный заработок — 4 тысячи рублей. У семьи есть своё хозяйство: корова, бык, телёнок, две свиньи, три барана. Огород, теплицы.
До гибели дочери Бурчевские жили по стандартам бурятской глубинки. Денег мало, каждый день как последний. Но существовать можно. После трагедии всё изменилось. За время следствия семья получила от Галуста Пилосяна больше миллиона рублей. Это гигантские, немыслимые деньги для маленького Батурино, где в основном живут пенсионеры. Первые 500 тысяч адвокат Пилосяна передал перед похоронами Гали, через несколько дней после трагедии. Максим их взял и признался журналистам, что, если предложат ещё, он не откажется. «Коли здесь не будет справедливости, я на эти деньги поеду в Москву и буду искать правду там. Мне справедливость нужна», — объяснил он.
Потом Бурчевскому деньги передавали ещё несколько раз. И он брал. На суде даже путаница произошла: сколько же Максим получил в общей сложности. Защита утверждала, что миллион шестьсот. Сам Бурчевский — что миллион сто. Максим объяснял, что моральной компенсацией он считает только те первые пятьсот тысяч. Остальное он расценил просто как помощь семье. При этом все деньги были переданы официально от Галуста Пилосяна. Баир Жамбалов неоднократно заявлял, что вину свою не признаёт, поэтому ничего выплачивать не будет.
На суде Бурчевский сообщил, что сторона защиты предлагала ему ещё три миллиона рублей. Взамен нужно было согласиться, что за рулем «прадо» был Пилосян. Максим делать это, с его слов, отказался: был уверен в виновности Жамбалова. Зато подал три иска по 10 миллионов рублей — к Пилосяну, к Жамбалову и к дяде Жамбалова, на которого записан «прадо». К концу судебного процесса иски к Пилосяну и Жамбалову он, правда, отозвал. Сказал: «Дяди достаточно».
Соседи Бурчевских поддерживают Максима и Александру, жалеют их, добрым словом вспоминают погибшую Галю. Но в разговоры про миллионы рублей предпочитают не вступать. Все живут на пенсию, у всех — огороды.
— Ой, я про деньги ничего не знаю, — говорит соседка Бурчевских и их хорошая приятельница Вера Примак. Вера живёт на той же улице Монастырская. — Что-то слышала, но не интересовалась. Это же право Максима — брать или не брать, да?
Наискосок от дома Примаков по Монастырской живут Бахтигареевы. Хозяйка дома Нина Михайловна задумывается, когда её спрашивают — взяла бы она деньги Пилосяна на месте Бурчевских. «Нет, не взяла бы, — говорит наконец она. — Зачем? Грязные это деньги, кровавые. В суд пошла бы. Но деньги брать… Ребёнка же ими не заменишь».
В доме Бахтигареевых — иконы. Нина Михайловна одета в красный халат, на халате сердечки и надпись «Wild Love» («Дикая любовь»). Рядом с Бахтигареевой сидит в инвалидном кресле её сын Сергей. Он медленно поднимает кружку и пьёт чай. На нём — зелёный фартук. Чтобы не облиться.
В 2013 году Сергей ночью пошёл в соседнюю деревню Нестерово за бутылкой водки. На той же трассе его сбила автомобилистка. Удар был такой сильный, что парень вылетел из сапог. Месяц пролежал в коме. Очнулся — левая половина тела парализована. Никаких перспектив на улучшение нет. «Хоть живой остался, — гладит его по голове мать. — А привлечь ту мадам не удалось. Она такая оказалась, по связям. Подруга лесозаготовщика. Ничего доказать не смогли, хотя я в городе ходила везде. Мадам сказала, что её ослепила встречная машина. Тем всё и закончилось».
Мать Сергея не верит, что Жамбалова посадят. После приговора, который вынес районный суд, экс-чиновник отправился домой. Впереди — апелляция в Верховном суде Бурятии. Даты нового рассмотрения до сих пор не определены.
Прощать или не прощать
Бахтигареевы — одни из немногих батуринцев, кто посещает местную церковь. Она располагается на территории Сретенского женского монастыря. Там они общаются с игуменьей, матушкой Никой. «Ничего плохого за неё не скажу, — говорит Нина Михайловна. — Старается она. Если бы монастырь не строился, наше Батурино бы завяло всё. Площадку вот детскую сделали. Нам помогают. Когда советом, когда продуктовым набором».
Не у всех батуринцев Сретенский монастырь вызывает такие светлые чувства. Вера Примак говорит, что раньше все сельчане ходили в храм, а теперь — единицы. «Матушка другая была — хорошо, — рассказывает она. — А сейчас — жёсткость, грубость. На территорию не зайди, всё кругом закрыто. Строят, строят всё, куда строят — непонятно». Местный старожил — крепкий пожилой мужчина в камуфляжной одежде (он не хочет представляться) — хмыкает: «Я вижу, как монастырские живут. Хорошо живут, молодцы. И денег полно. Благотворители, видать, есть. Кирпича посмотрите сколько. Стройматериалов. А там всего с десяток сестёр. Нас, местных, они на работу не берут. Нам же деньги надо платить. Трудники у них есть, человек шесть. Так это бичи бывшие, бухарики. Работают за еду. Я не атеист, ёлки-палки. Но мне такая вера не нужна».
Максим Бурчевский на матушку Нику тоже обижен. После смерти Галины игуменья посоветовала ему не ходить в суды, не требовать приговора и отпустить всю ситуацию. «Она хотела, чтобы мы смирились и ничего не делали, — объясняет Бурчевский. — Дескать, Господь забрал дочь — и всё. Я так не могу. Погибла моя кровиночка. Как это можно забыть?» Бурчевский вспоминает, что вскоре после трагедии батюшка из соседнего села сбил на трассе корову. «Так он предъявил иск к владельцу коровы. Машина-то дорогая, надо ремонтировать, — говорит Максим. — Я услышал про это, что-то в душе так… Говорю игуменье: „Если по вашим правилам, то батюшка же должен был простить хозяина коровы. Или как? А как я должен попуститься ребёнком?“»
Бурчевский не хочет прощать. Он хочет идти до самого конца и добиться справедливости. Справедливость для Максима — это чтобы Баир Жамбалов отсидел срок в колонии, а его сына Александра и Галуста Пилосяна привлекли к уголовной ответственности. «За то, что бросили умирать Галю на обочине и за то, что вступили в сговор, — говорит он. — Если бы сразу во всём признались, если бы не уехали оттуда — всё было бы по-другому, Баир Владимирович», — обращается Максим к невидимому Жамбалову.
Соседка Бурчевских Вера Примак соглашается с тем, что прощать нельзя. «Ребёнок лежит в земле, ни видеть его, ни слышать, — рассуждает женщина. — А он — будет ходить по земле? Как это Бог рассудит-то?» Примак замолкает. На ней красная вязаная шапочка, грязная розовая олимпийка — женщина только что работала на огороде. «Я с Максимом стараюсь не разговаривать обо всём этом, — снижает она голос. — Если он сам только не заговорит. После каждого суда Максим весь разбитый. Замкнулся. А Шура часто плачет втихушку».
Из-за несовпадения взглядов у Бурчевских с монастырём, по словам Максима, сейчас средне-натянутые отношения. Хотя раньше игуменья неоднократно помогала семье. Когда в 2014 году у Максима сгорел дом, обитель выделила ему 100 тысяч рублей на закупку брёвен. Предоставила Бурчевским временное жильё, пока они строили новый дом. Оба Бурчевских работали в монастыре. Максим был кочегаром, разнорабочим, Александра отливала свечки в церковной лавке.
При этом всём самым воцерковлённым человеком в семье была погибшая Галя. Она с радостью посещала службы, брала с собой сестёр, следила, чтобы те не шумели и хорошо себя вели. «Только Галинка часто в храме в обмороки падала, — говорит Максим. — То ли запах ладана, то ли что. Успевали её ловить, чтобы о порог не ударилась головой. Домой приносили, клали на кровать. Отлёживалась».
Сам Бурчевский не любил ходить в храм, даже когда дочка была жива. Признаётся: стоял и думал, что сейчас мог постолярничать или ещё что. «Отлынивал, что уж утаивать. Можно сказать, ради детей ходил, — говорит он. — В душе у меня есть Бог — и хорошо. Я к нему напрямую обращаюсь». Достаёт фотографию, на которой запечатлён крестный ход у монастыря. Сам Максим, молодой, коротко стриженый, с иконой в руках. «Такая тяжёлая икона была, — говорит он. — На втором круге понял, что не донесу. Молиться стал — и полегчало. Донёс».
Немножечко политические моменты
Кроме монастыря, в Батурино нет совсем больше ничего — ни магазинов, ни аптек, ни медпункта, ни школ, ни сельской администрации. Только несколько десятков домов, многие из которых брошены. А раньше было всё. Батурино основали в конце 17 века. Перед революцией это уже было огромное зажиточное село с кабаками и постоялыми дворами. В советское время тут открылись сельхозартели, работали полеводческие бригады. Батурино начало хиреть в 40-е годы, когда в соседнем селе заработал леспромхоз. Туда стала уезжать молодёжь, туда перевели сельсовет. К концу Советской власти Батурино уже было совсем небольшим. А потом появился монастырь.
При царе в Батурино действовал приходский храм Сретения Господня. Его построили на пожертвования в 1836 году. После революции храм закрыли, сделали из него клуб. В конце 90-х годов храм восстановили верующие. А весной 2000 года по инициативе Управляющего Читинской и Забайкальской епархией Владыки Евстафия в селе был основан женский монастырь.
Сейчас тут 14 монахинь, инокинь и послушниц. Есть большой огород, коровник, курятник. Территория обители расстраивается с каждым годом. Появился келейный корпус, гостиница для паломников… Работы ведутся всё время. В разгар пандемии здесь даже поменяли тротуарную плитку, которой вымощена вся территория. Рабочие заносили стройматериалы с центральной улицы села, на которой одна яма сменяет другую и которая ни разу не видела асфальта.
Сами монастырские говорят, что в эпоху ковида жить стало непросто. «Изменились условия, усугубились финансовые проблемы, — сказано в объявлении о сборе пожертвований. Оно вывешено на сайте обители. — И в монастыре не лучшие времена. В довершение ко всему у нас сломалась вышивальная машина, которая являлась основным источником заработка для обители. Мы пытались починить её всеми возможными способами. Но, к сожалению, не получилось. Теперь можно только приобрести новую. Стоимость рабочей модели больше 500 тысяч рублей».
В мае 2021 года исполнилось 11 лет с тех пор, как настоятельницей монастыря стала игуменья Ника (Толмачёва). Она бывшая насельница женского монастыря в Чувашии, приехала в Бурятию вместе с командой митрополита Савватия Антонова. В прошлом году владыка Савватий вернулся в родную Чувашию и увёз с собой почти всех земляков. Исключением стала только матушка Ника. «Без неё здесь никак», — сообщил на последней пресс-конференции Антонов.
Игуменья не общается с журналистами по поводу трагического ДТП под Батурино. «Матушка не сможет с вами поговорить, — отчеканивает на входе в келейный корпус молодая женщина в цветном платке и очках. — Никаких комментариев по поводу Бурчевских она давать не будет и не давала никогда. Это чужой дом, сюда нельзя заходить. Выйдите». Закрывает дверь.
Пресс-служба Бурятской митрополии тоже отказывается от комментариев. «Да понятно почему, — в личной беседе говорит священник православного храма в Бурятии. Он просит не называть его имени. — С христианской точки зрения, матушка абсолютно права. Хотя у родителей страшное горе, им нужно найти в себе силы простить виновника. Но ещё тут есть немножечко политические моменты. Дело ведь касается представителя „Единой России“. Получается, какую бы сторону церковь ни заняла, в её адрес всё равно последует критика. Либо от противников партии („единоросса защищаете“), либо от её сторонников („вас кто поддерживает?“). Любой шаг расценят агрессивно. Позиция матушки — её личная позиция. Церковь тут официально ничего не скажет».
Гали больше нет
Гале Бурчевской было 17 лет, когда она погибла. Училась на первом курсе в колледже Улан-Удэ на швею. Хотела стать врачом и уехать в Питер. Родители ничего не стали менять в её комнате. Это крохотный закуток на втором этаже дома. Кровать, стол, небольшой трельяж. Окно, из которого видны окрестные холмы. Над изголовьем — икона. На кровати лежат пакеты с вещами Гали, которые прислали из улан-удэнского общежития. Бурчевские не могут их распаковать — духа не хватает.
Александра достает из тумбочки то, к чему прикасалась их дочь незадолго до гибели. Колечко, цепочка, автобусный билет… Щётка, на которой остались волосы Гали. В трубочку свёрнуто несколько тысяч рублей — традиционный подарок от бабушки. Деньги были вручены любимой внучке 4 января, за день до гибели. Галя не успела их потратить. «И у нас рука не поднимается их взять», — вздыхает её мать.
Первый год после трагедии Максим и Александра часто разговаривали о Гале с дочками. Особенно с самой младшей — Дашей. Ей на момент гибели сестры было чуть больше года. Показывали фотографии, смотрели вместе видео. Любимый ролик — как Галя с друзьями отдыхает на Байкале. Это было в последнее лето перед гибелью. Распущенные волосы, шорты, футболка. Видео замедлено, Галя как будто не бежит, а летит. Время как будто остановилось.
Максим вспоминает 5 января прошлого года. Он мылся в бане, когда к нему забежала жена и крикнула, что на трассе сбили человека. Галя должна была приехать в Батурино как раз в это время. Она не отвечала по телефону, и Александра почувствовала неладное. Бурчевский накинул куртку, надел штаны, побежал к дороге. Увидел лежавшую дочь. Та ещё была жива, молчала. Приехала скорая, забрала её в больницу. Максим — следом.
— В коридор захожу — куртка лежит её, — уставившись в стол, говорит Бурчевский. — Какая-то женщина с ребёнком сидит к травматологу. Успокаивает меня: дескать, ничего, молодая девочка, выкарабкается. Потом меня завёл врач в кабинет: «Мы уже три раза реанимировали её, вы готовьтесь к худшему». Я сквозь туман уже это помню. Вышел в коридор, посидел. Потом опять этот врач позвал. Молча начал мне бахилы на ноги надевать. И я понял, что всё — Гали больше нет.
«Голуби у меня будут обязательно»
Когда-то семья разводила кур, но они начали клевать друг друга. И держать птиц перестали. Максим Бурчевский любит не куриц, а голубей. Несколько лет назад в монастырь зимой привезли трёх птиц, «породных», белых, с пушистыми лапками. Их случайно выпустили, а поймать не смогли. «День смотрю, два — крутятся тут, — вспоминает Максим. — То на проводах сидят, то на фронтоне. Мне их жалко, они ж не привыкшие к морозам. Я игуменье звоню: „Матушка, можно я их подловлю?“ Она разрешила. Я всеми правдами и неправдами поймал эту троицу. Поселил на чердаке у себя. Ну, и началось. Разводил, ко мне их ещё привозили. Голубей сорок было через какое-то время. Ловкие они. В колокола в восемь утра зазвонят — служба начинается. И они вылетают с крыши. Падают, кувыркаются. Красиво».
Бурчевский неожиданно для всех оказался прирождённым голубятником. Голуби его любили страшно. «Я с работы приеду, залезу — они на меня садятся, целуют, пообсерут всего, правда», — говорит Максим.
В 2014 году дом Бурчевских сгорел вместе с голубятней. Когда Максим рассказывает об этом, он смотрит на свои руки, не отрываясь. Долго молчит, потом добавляет: «А голуби у меня будут ещё. Вот до старости доживу, заведу обязательно».