После начала российской «спецоперации» в Украине Морозова решила не уезжать из Харькова. Своего сына (у него двойное бурятско-украинское имя — Эрдэни-Лука) успела отправить в Европу. Сама Аюна с мужем Андреем стали волонтёрами в Харьковской областной администрации — как и десятки других горожан. Добровольцы делали бутерброды, готовили чай и кофе для бойцов теробороны. Первого марта в здание администрации попал снаряд. Аюна чудом осталась жива. Она рассказала нам, что пережила.
Слушайте этот материал в нашем подкасте «Соль земли» на других платформах: Вконтакте, Яндекс.Музыка, Apple Podcasts
«Я приехала в администрацию утром. В столовой на первом этаже начала варить кофе. Со мной в комнате был один мужчина и сразу за дверью — ещё человек шесть. Потом вдруг — вспышка, мой крик невероятный. Хотя я обычно очень сдержанна. Я сгруппировалась, закрыла голову руками. Потом пришла в сознание — понимаю, что лежу под завалами, двигаться толком не могу. Где-то течёт вода, у меня мокрая спина и ноги. Я провалилась вниз. Потом выяснилось — на два метра.
Я как спортсменка прочувствовала себя и поняла, что цела. Есть какие-то ссадины, боль. Но в принципе повреждений сильных нет. Расплакалась. Наверное, это была истерика. Гарь, темно, мне казалось, что мало воздуха. Пахло бетоном, землёй и ещё печеньем — у нас в шкафу коробки с печеньем стояли. Начала кричать. Потом — молиться всем богам, которых знала. Снова плакала, кричала, пыталась взять себя в руки. Меня услышали спасатели. Они начали разбирать завал, но тут случился второй удар в здание, в верхние этажи. И мы провалились ещё ниже. Ребята, которые шли меня спасать, погибли. Все, кто был в комнате и рядом, погибли, кроме меня.
Потом я очнулась второй раз. Поняла, что вообще не могу двигаться. Только правая нога упирается во что-то деревянное. Я начала стучать туда, потому что больше ничего не могла. Снова молилась, радовалась, что сына нет в этой стране. Звала мужа. Я слышала, что спасатели ходят, но меня не было слышно. Я очень боялась там умереть.
У меня постоянно звонил телефон, но я не могла дотянуться до кармана. Прошло три часа — они были как вечность. И мой крик услышал один спасатель. К тому времени я, наверное, перешла уже на ультразвук, на визг. Этого спасателя зовут Женя. Я хочу его найти и поблагодарить. Женя разговаривал со мной, пока меня откапывали. Это было минут сорок. Помню, он спросил, как меня зовут. Я смогла сказать: Аня. Потом стало легче дышать, и я назвала полное имя: Аюна.
Там, наверху, ходил мужчина. Его голос был очень похож на голос моего мужа Андрея. Я попросила Женю, чтобы он мне описал этого человека. Да, это был, похоже, Андрей. Потом Женя сказал ему: «Андрей, тут лежит девушка по имени Аюна». Муж закричал.
Спасатели сказали, что меня сложно будет достать, потому что сильно завалило кусками бетона. Но Андрей сказал, что он меня выкопает в любом случае. Он очень физически сильный. И смог отодвинуть эти куски. Я вышла оттуда своими ногами. Врачи и спасатели настаивали на госпитализации. Говорили, что у меня, скорее всего, шок. Но потом осмотрели в скорой и сказали, что я могу законно праздновать первого марта свой второй день рождения. Кроме безумного количества синяков, ссадин и мелких порезов на мне больше ничего не было.
Я не знаю, как на всё это реагировать до сих пор. Это бесчеловечно. В здании администрации было много гражданских. Там люди просто наливали чай, готовили еду. И очень много людей погибло. Сейчас у меня бывают приступы безумной ненависти ко всему русскому. Нельзя говорить ни о каких братских народах. Мы больше не братья.
Харьков всегда был русскоязычным городом. Никогда не было проблем с тем, что люди говорили по-русски. Я сама всегда разговаривала на русском, хотя знаю украинский. Я много ездила по стране и на Западную Украину и не встречала никаких претензий по поводу русского языка.
Я очень гордилась тем, что я наполовину бурятка. Даже шила национальные костюмы в таком современном стиле. Я не говорю по-бурятски, но кое-что понимаю. Дома у меня есть бурятский словарь. Но после первого марта я вряд ли когда-нибудь прилечу в Бурятию.. Такая точка невозврата произошла. Мне стыдно, что такая невероятная нация с богатой культурой присылает ребят в Украину. А за что они воюют? Я читала всегда бурятские паблики, но сейчас пишут такие комментарии, что я в шоке. Вы ничего не знаете об Украине, вы никогда здесь не были, но вы позволяете себе нас учить. Вы воюете против меня — буряты против бурятов. И за что? За русский язык, за православие, за единую нацию?
Я поссорилась с родственниками в Бурятии. Буряты думают, что они нас освобождают. Это какой-то космический идиотизм. У меня много знакомых в России, и они пишут про бандеровцев и нацистов. Но у нас президент страны — еврей. Какие нацисты? С ума сошли.
24 февраля я проснулась от звонка подруги, которая была в Киеве. Она ждала вылета самолёта в девять часов. Было около пяти утра, она кричала и плакала, что нас начали бомбить. Я спросонья не поверила, честно говоря. Сказала, что она не совсем в себе. Но потом взрывы услышала сама. Не могу передать словами это состояние, когда ты не веришь, но мозг понимает, что идёт бомбёжка. В 21 веке, в трёхмиллионном русскоязычном городе нас бомбят […].