«Я разбудила дочь словами: Аня, вставай, бомбят»

Больше 2,7 миллионов человек пересекли границу с Польшей, свыше 743 тысяч украинцев перебрались в Румынию, около 552 тысяч — в Россию, 461 тысяча — в Венгрию, 432 — в Словакию.

«Я — человек, который умеет ненавидеть. И горевать»

Нина — преподавательница литературного мастерства и писательница. Она из Житомира, провела первые 10 дней «спецоперации» в бомбоубежище, потом эвакуировалась в Германию.

— Мне 39 лет, у меня двое детей: дочери 20, а сыну 4 года. Раньше я преподавала литературное мастерство, дочка — английский и японский. Мы жили отдельно друг от друга в областном центре в 130 км от Киева. Говорили в основном на русском. У нас всё было хорошо: вылазки в лес, доставка еды, планы на отпуск.

А потом началась [слово, запрещённое РКН]. Я давно понимала, что она будет. Собрала «тревожный рюкзак», сделала запасы. 24 февраля взрывы я… проспала и проснулась от звонка друга: «Вставай, бомбят». Увидела сообщение от дочки: «Ты слышала взрывы?» Я ответила: «Папа сейчас за вами (дочкой и её молодым человеком — ЛБ) приедет».

Конечно, у нас был план: хватаем детей и едем к тёте в село. [Слово, запрещённое РКН] оказалась совершенно не тем, что мы себе представляли.

Я разбудила мужа и сына. Сына начало колотить, он твердил: «Сегодня злой день». Муж поехал за дочкой. Я металась по дому, не представляя, что делать, звонила соседке, будила её… Приехали муж, дочка и зять, мы принялись запихивать вещи в машину, наши собака и кошки не влезали, мы решили, что муж за ними вернётся.

Нигде не было бензина, мы приехали к тёте, и, кажется, несколько дней пробыли у неё. У всех взрослых постоянно болела голова.

Потом мы вернулись в город: тяжело в одном доме с пожилым человеком.

Я решила остаться, но сломалась, когда возле дочкиного дома взорвалась бомба. Я сидела и смотрела в стенку час, пока дочка не вышла на связь. И мы уехали.

Это было четвёртое марта. Десять дней. Нам и нашему городу досталось не сильно, но выли сирены, мы прятались в убежище, не спали нормально десять дней.

Для сына это было приключением. Ему нравилось по слову «тревога» бежать в коридор. Нравилось прятаться с планшетом, но когда тревоги не было, он стоял у окна и просился на улицу, но выходить было нельзя.

Он быстро стал бледным и вялым. Есть не хотел, да никто не хотел, я не помню, чтобы мы ели. Помню, как сжималось всё тело, когда выла тревога, низко летел самолёт, а потом — БАМ! БАМ! — слышались взрывы, обзванивали знакомых.

Все мои подруги эвакуировались, причем двух я лично уговорила. Пришёл и наш черёд. Нашли перевозчика, под звуки сирены мы с дочкой и сыном погрузились в автобус. Дочкины слёзы я никогда не забуду. Наши мужчины остались (Украина запретила выезжать мужчинам призывного возраста — ЛБ).

Мы ехали трое суток, до последнего не знали, куда подадимся. Нас подобрали друзья моей институтской подруги, кстати, москвички, и мы осели у них в Германии, в пригороде Франкфурта. Они приняли нас как родных. У нас есть деньги на первое время, есть поддержка и крыша над головой.

Но мне под сорок, как преподаватель я никому не нужна. Дочка волонтёрит, удалённо преподает украинским деткам английский — бесплатно, конечно. Все её ученики живы. Мои друзья тоже, только с одним другом из Мариуполя нет связи.

Но мой муж, мой дом, мои животные остались в Украине.

Я стою в очередях за бесплатной едой и одеждой. Я не говорю на немецком. Я бесполезна, моя жизнь разрушена, а новой нет. Всё как за чёрным стеклом. Есть «здесь и сейчас», прекрасная Германия. И есть — здесь и сейчас — мой муж, прячущийся в укрытии.

Я не знаю, увижу ли мужа, не знаю, поцелую ли в нос собаку, обниму ли подруг, с которыми нас разбросало по разным странам.

Кто я? Мне тридцать девять. Я — человек, который умеет ненавидеть. И горевать. А больше ничего не осталось, всё выгорело. Ничего не хочется. Горизонт планирования — два дня.

Больше всего я жду, когда можно будет вернуться, я точно знаю, что сделаю: обниму мужа и буду плакать, рыдать в голос, вцеплюсь и не отпущу. А потом мы отстроим нашу страну.

«Не взрывы и разрушения, а перспектива вывоза в Россию пугала меня больше всего»

37-летняя Клавдия, многодетная мать, живёт в Ирпене Киевской области. Ей и её детям предложили эвакуироваться в Россию российские военнослужащие. Она отказалась и бежала под обстрелами вместе с пятью детьми возрастом от 1,4 до 14 в Киев.

— Два года назад мы переехали из Киева в Ирпень, купили большую квартиру в 17-этажном доме на высоком этаже с огромными окнами в сторону Бучи. 23 февраля нынешнего года я заболела. Около пяти утра 24-го проснулась и, пытаясь понять, есть ли у меня ещё температура, прочитала новости. Выздоровела сразу.

В первые дни мы видели бои над Гостомелем, это 7,8 км до Ирпеня: вертолёты, самолёты, дым после взрывов. Наши окна стали огромным телевизором. Было не очень страшно, так как Ирпень «курортный город», здесь живут в основном семьи с детьми, нет никаких стратегических объектов. Я даже предлагала киевским подружкам приехать ко мне.

До третьего марта в нашей части города было довольно спокойно: работали магазины, люди гуляли. Гремело далеко. Третьего марта мы решили, что ночевать будем на этаже, в большой «колясочной», это такая площадка на первом этаже, где все оставляют детские коляски, чтобы не тащить их наверх. Правило «двух стен». (Во время артобстрелов рекомендуется, чтобы между человеком и улицей было две стены. Первая берёт на себя всю силу взрывного удара, вторая защищает от осколков — ЛБ). Дети проводили там всё время, в квартиру заходили только в туалет.

Пятого марта утром гремело уже близко. К нам пришли соседи, предложили уезжать или уходить. В это время раздался сильный грохот, и мы быстро спустились на первый этаж. Позже увидели: это «прилетело» по верхним этажам соседнего дома. Тогда уже некоторые соседи уехали. Я решила, что безопасней остаться в доме, так как все дороги простреливались. В этот же день по нашему двору проехала колонна техники со знаком V. Тогда же мы поднялись на четвёртый этаж, в холл между квартирами, и оставались там до девятого марта.

У нас были запасы на летний поход, плюс в первые дни [слово, запрещённое РКН] что-то докупили, пока работали магазины. Так что да, еда была. А вот отопление отключили ещё 24 февраля. Шестого марта в квартире было 11 градусов, в холле немного теплее, там собралось много людей. Я мёрзла всё время и ещё неделю после. Дети закалённые, нам повезло. Ещё они вели себя как любые дети в замкнутом пространстве: дурели, носились, играли и ссорились.

Пятого марта через наш двор прошла колонна российской техники. В следующие дни мы видели несколько БТРов возле соседних домов. Полные пакеты из супермаркетов на броне. А девятого марта российские военные зашли в наш дом. Я видела двоих, муж говорит, что было человек семь. Тем, которые разговаривали с нами, было лет по двадцать. Они сказали не ходить по дому, не подходить к окнам, потому что будут ставить растяжки. Потом поднялись на верхние этажи и остались там.

Один из военных «успокоил» мою старшую 14-летнюю дочь, он сказал ей: не волнуйтесь, скоро приедут наши гуманитарные машины и вас эвакуируют. Это был, пожалуй, самый страшный момент с 24 февраля. После этого я решила, что мы уходим. Не взрывы и разрушения, а перспектива быть вывезенной в Россию пугала меня, русскоязычную украинку, больше всего.

Надо сказать, что с пятого марта у нас не было связи. Муж поднимался на 16-й этаж, где хоть немного ловил интернет, писал в Facebook, что мы живы, и пытался узнать новости. Но они устаревали в течение часа. Так, например, мы читали, что согласован «зелёный коридор», но вокруг нас гремело, и мы оставались.

Перед нами ушла семья, с которой мы жили на этаже с пятого марта. Их дедушка вскоре вернулся (он решил остаться) и рассказал, что «коридор», скорее всего, действует, потому что в ближайшей к нам части Ирпеня тихо, выстрелы слышны где-то далеко. Он провожал свою семью километра полтора, потом они присоединились к пешей колонне.

Мы схватили детей, животных и вещи и вышли из дома. Дошли до соседнего ЖК и увидели, что навстречу нам несётся машина. Успели испугаться, потому что не знали, кто это может быть. Это оказался наш, один из безбашенных волонтёров, которые носятся под обстрелами по городу и вывозят людей. Он довёз нас до разрушенного моста через реку, оттуда нас отправили в Киев.

«Я уехала в первый день, чтобы не повторилась ситуация, как в Донецке в 2014»

Дарья — 33-летняя украинская журналистка. В 2014 году ей пришлось переехать из Донецка в Киев. Сейчас она снова убежала от [слово, запрещённое РКН] в западную часть Украины.

— Ночью 24 февраля я допоздна не спала, было много звонков от коллег и друзей, все переживали о том, что может произойти. Уснула буквально на полчаса. В 5:20 проснулась от того, что меня сбросило с дивана от очень громких звуков. Выяснилось, что ПВО над нашим районом сбили ракету. Я открыла окна во всей квартире. Места, где спрятаться, у меня не было, я зашла в ванную, где были хоть какие-то стены. Я живу в малосемейке, и там нет стен, которые шли бы друг за другом, чтобы сработало «правило двух стен» для укрытия. Я решила собрать вещи и попытаться уехать в первый же день, чтобы не было такой ситуации, как в 2014 году в Донецке. Тогда город был заблокирован и ты просто его не мог покинуть.

У меня в квартире так сложены вещи, чтобы сразу их бросить в сумку: документы, технику. У меня была паранойя все эти годы. Ушло восемь минут, чтобы их собрать. Я вымыла посуду, проверила, чтобы всё было закрыто, полила цветок и вышла.

Это было в 2014 году. Сейчас все повторяется. Но я не поехала в Европу, сейчас нахожусь в западной части Украины. Не поехала дальше, потому что во второй раз терять и начинать что-то сложно. Ты что-то пытаешься отстроить, устраивать свой быт, прорабатывать травмы прошлой [слово, запрещённое РКН]. И нужно время, чтобы отрефлексировать. Возможно, дальше я решу куда-то поехать. Но мне не хочется. Это снова дорога в никуда. Тут моя земля, тут поддержка друзей и знакомых. Не вижу смысла пока собирать пасьянс из справок. У меня уже есть справка переселенца, придется получать ещё и беженца. Не хочу.

«Не факт, что у тебя будет куда вернуться»

Юлия — 45-летняя уроженка Крыма, в 2014 году она вместе с 12-летним сыном перебралась в Киев. В первые дни [слово, запрещённое РКН] Юлия смогла уехать сначала во Львов, а затем в Германию. В Германии её приютила большая лютеранская семья.

— [Слово, запрещённое РКН] началась для всех неожиданно. В это никто не верил. Я и мои друзья думали, что всё ограничится атакой на ДНР и ЛНР, чтобы эти территории внести в состав Российской Федерации.

24 февраля 2022 года я проснулась в три часа ночи и у меня была тревога, я не могла спать. И услышала такой звук, как будто летят самолёты. Позже, несколько дней спустя, я увидела видео летящих ракет где-то над Белой Церковью и поняла, что это были ракеты. А в 4:45 утра я услышала взрывы. Страшно испугалась, сработала сигнализация на автостоянке. Я начала лихорадочно искать новости, может кто-то что-то знает. Как раз в это время начинают ездить утренние рейсовые автобусы, я выглянула в окно — они поехали. Подумала, что всё в порядке. А потом я увидела сообщение репортёра BBC о том, что он находится в Киеве и слышит звуки взрывов. И поняла, что это [слово, запрещённое РКН]. И увидела выступление вашего президента о том, что он (Владимир Путин — ЛБ) решил пойти [слово, запрещённое РКН] на Украину. И всё поняла. Но это было настолько невероятно, что я не могла поверить.

Где-то в 5:45 на нашей улице на окраине города, где почти нет движения, скопилась пробка. Люди сразу попытались уехать. В этот же день моему сыну написала одноклассница и сказала, что родители увозят её во Францию. Её папа из Афганистана, и он сразу понял, что надо увозить семью.

Мы не принимали решения уехать, я до сих пор нахожусь в состоянии отрицания. Я верю, что это всё временно. Да и животные у нас остались в квартире. Как уехали? Друг мне позвонил и сказал: «Юля, хватай ребёнка, собирай вещи и просто уезжай. Город окружат, и потом ты просто не сможешь выехать. Даже если очень захочешь». Он нашёл объявление, что одна организация собирает эвакуационный автобус. Нужно было позвонить и заполнить анкету. Я до последнего не хотела звонить, оформляться. И мы всё равно останемся здесь. Но друг настоял, пришёл к нам и сказал: собирайся. И вся жизнь летит в тартарары. Опять тебя нет. Даже не нулевая дистанция, это [слово, запрещённое РКН]. Не факт, что у тебя будет куда вернуться. И будут живы твои друзья и близкие.

Нам пришлось оставить котов другу, мы бы их с собой не смогли взять, там каждый кот по восемь килограммов. Мы сели в автобус и поехали в Винницу. Это была очень трудная дорога через блокпосты. В состоянии шока. В Виннице нас поселили в общежитии местного ПТУ. Все принимали нас очень хорошо, я не увидела ни у одного человека чувства раздражения от усталости, хотя мы приехали поздно, часа в два ночи. Огромное количество людей, детей, в том числе и грудных, животных. Мы прожили в Виннице два дня. Помню, вышли в первый день в магазин и удивились, что в магазине есть продукты. Потому что в Киеве на тот момент оставались печенье, дорогие кофе и сыр.

Я поняла, что надо ехать дальше. На эвакуационной электричке поехали во Львов. На львовском вокзале везде были волонтёры, которые всем наливали горячие напитки, кормили. Нас сразу отвезли в администрацию, зарегистрировали, обыскали сумки, проверили документы. Всё это происходило с перерывом на бомбоубежище.

Во Львове тоже прожили несколько дней и решили ехать дальше, так как стало понятно, что мы не можем вернуться домой. Друзья подсказали, что есть одна организация, которая связана с лютеранской церковью, помогает беженцам уехать в Германию. У меня мама немка, её в три года депортировали из Крыма. Она коренная крымчанка, в 1941 году её вместе с семьёй выслали в Казахстан. Позже они переехали в Грузию. Мама закончила Тбилисский университет.

В Германии мы сейчас живём в большой немецкой семье. Нам не разрешают тратить деньги, нас кормят и поят. Приволокли кучу коробок с одеждой, ребёнку подарили планшет. Кажется, что мы в какой-то другой цивилизации, в ней не то что нет [слово, запрещённое РКН], тут люди по-другому друг к другу относятся.

И я поняла, в чём дело. История нашего народа, советского, построена на страхе и отсутствии постоянства. Нет чувства собственности, благосостояния. Мы были собственностью государства. В Германии не так. Люди могут поколениями жить в одном доме, и никто у них ничего не отберёт. Мой сын в восторге от этой страны, от новых друзей. На этой неделе пойдёт в школу, в общий класс, где они будут учить немецкий язык, а потом будет интеграция в немецкие классы.

Да, всё тут круто, но ты каждый день читаешь новости и понимаешь, что там, дома, ужас.

С мамой мы перестали общаться. Мой брат, который живёт в Крыму, мне за целый месяц не написал, не спросил у меня, жива ли я. А мы близнецы, были очень близки.

Мне тут предложили выступить перед студентами как очевидцу событий. Люди тут смотрят и русское, и немецкое телевидение. Я теперь понимаю, насколько телевизор может формировать картину мира. Мне очень жаль, что люди не пользуются другими источниками, у них нет критического мышления.

«24 февраля я разбудила дочь словами: Аня, вставай, бомбят»

Ольга из Мелитополя, 26 февраля в город вошли российские войска. А 19 марта женщина выехала вместе с больным муковицидозом 12-летним ребёнком в Польшу к мужу. «Зелёного коридора» из Мелитополя тогда не было.

— 24 февраля я в Мелитополе была одна. Муж в начале февраля уехал на заработки в Польшу. Это был понедельник, ребёнку надо было идти в школу. Мы живём рядом с аэродромом и я в 5:20 проснулась от взрыва. Я ведь и мысли не допускала, что будет такое. Подумала, что может быть, взорвалась газовая заправка рядом. Потом наступила тишина. Через полчаса возобновились взрывы: один, второй.

В школьном чате родители начали писать, что аэродром горит. Мне позвонила младшая сестра, а она работает в городском училище. Сказала идти в бомбоубежище. Я собрала всё необходимое, взяла сумку с лекарствами для ребёнка. Разбудила дочь словами: «Аня, вставай, бомбят». Такси вызвать не смогла, никто не хотел ехать в этот район. Слава богу, дозвонилась до кума, он приехал и забрал нас. Домой я не вернулась, всё это время с дочкой жили у мамы. Там ещё была моя сестра с маленьким ребёнком. Постоянно сидели в бомбоубежище.

26 февраля в Мелитополь вошли российские войска. Они постреляли в бывшее здание Службы безопасности Украины, онкологический центр. На пятый день [слово, запрещённое РКН] в городе не стало лекарств. Для сердечников, диабетиков. Пропала связь, поэтому нельзя было даже вызвать скорую. И это страшно. У соседей начал гореть дом, они не смогли вызвать пожарных.

Перед самим отъездом у ребёнка поднялась температура. Выйти и купить лекарство было не реально, жаропонижающих не было. Хорошо, что заранее я купила чуть ли не последнюю пачку антибиотиков. Жить в таких условиях я с ребёнком не могла. Решила ехать на свой страх и риск. «Зелёных коридоров» ещё не было.

Нашла группу, где люди сами организовывались и выезжали. Было страшно сесть в машину к незнакомому человеку. Непонятно, как он будет себя вести на блокпостах. Риск колоссальный. Путь из Мелитополя в Запорожье был местом ожесточённых боев. Мне удалось найти надёжного водителя, который за деньги, большую для нашего города сумму, согласился вывезти. Ещё надо было найти попутчиков, чтобы они могли отправить моего ребёнка за границу, если со мной что-то случится. И тут знакомая вместе с сыном тоже согласилась ехать.

19 марта утром мы выдвинулись. В нашей колонне было шесть машин. Я попрощалась с мамой, сестрой. От Мелитополя до Васильевки было 12 блокпостов. На каждом посту останавливали. Но, слава богу, мы прошли. На всех блокпостах стояли чеченцы, а они более лояльны, когда видят детей. Они сильно не досматривают.

Мы ехали по трассе и видели обгоревшие танки, обгоревшие автомобили и детские кресла. Я предварительно всё удалила из телефона, чтобы не было проблем. Видела на блокпостах кучу разбитых телефонов и отобранных ноутбуков. Мы доехали до Васильевки и повернули в одно село. Оно было всё разбомблено. В нём пришлось сделать остановку, потому что начали стрелять. Мы все сидели в машинах, никто не выходил. Молились, чтобы в нас не попало. Минут 20 продолжалась стрельба.

Чуть позже мы присоединились к другой колонне, в ней было около ста машин. На одном участке стояли где-то час, пока украинские военные разминировали дорогу. Позже мы узнали, что в тот день, когда мы решили выехать, дали разрешение на «зелёный коридор». Но об этом официально не говорили. То есть нам повезло. Других людей, которые ехали с тем же водителем буквально на днях, не пропустили. Им приходится сейчас ждать в машинах, чтобы прорваться через Васильевку. Для чего и зачем это делают, я не знаю.

В Запорожье мы успели сесть в эвакуационный поезд до Львова. Ехали сидя, но менялись, чтобы дети хоть немного могли поспать. Так получилось, что мы не взяли с собой еды. На остановках было всё закрыто, нигде ничего нельзя было купить. У нас и вода заканчивалась. И в Хмельницком была остановка три минуты, волонтёры забрасывали в вагоны воду и продукты, а проводник раздавал это нам. Волонтёры стояли на перроне и махали нам украинским флагом. Это было очень тяжело. Ты понимаешь, что тебе приходится уезжать из своей страны, потому что больной ребёнок. Из Львова мы уже поехали в Польшу. Я благодарна каждому поляку за помощь. Сейчас адаптируемся, ребёнка к врачу записали.

Мне тяжело, конечно, адаптироваться, потому что мысленно я со своими родными в Мелитополе. Надо из Мелитополя людей вывозить. Я уговаривала сестру ехать со мной или хотя бы племянницу мне отдать. Но сестра отказалась, подумала, что мне будет тяжело с двумя детьми. Сейчас в Мелитополе люди находятся в информационной блокаде, городское телевидение переподчинили сразу. Местный депутат отдал свои телеканалы.

Но одно я знаю точно: Мелитополь — украинский город. Мы выходили на митинги. Сейчас там пропала без вести Инна Щербак — она главная по образованию в городе. Русские хотят, чтобы дети начали учиться в школах по российской программе. У нас и мэра похищали. Сейчас он на свободе, в Запорожье. У нас любили мэра. У нас хороший город. У нас все русскоязычные. У нас нет никаких «нациков» и бандеровцев. Да, в школе украинский, но он — государственный.

Я редко плачу, муковисцидоз дочери меня закалил, но тут, видимо, раскисла. Моя дочь держалась лучше меня все эти дни. Ты вроде в безопасности, рядом семья, есть что кушать. Но мне каждую ночь снится [слово, запрещённое РКН]: то танки, то авиаудары, то я где-то волонтёром. Будем надеяться, с божьей помощью это разрешится. Самое главное для меня не потерять милосердие в своём сердце среди этого хаоса. Не обозлиться. Я не знаю, вернусь ли домой. Сейчас самое главное — ребёнок и его здоровье. Устрою её в школу, может, работу найду. Хотя это очень сложно.

«Там люди просто выли»

36-летняя Анастасия — жительница Мариуполя, которая провела в осаждённом городе 21 день. Ей удалось на своем автомобиле выехать из города, как только открылся первый «зелёный коридор».

— Я была одним из тех людей, которые до конца не верили, что подобное возможно. 24 февраля мне написала подруга: «Что с Мариуполем?» Я ответила, что всё спокойно. А она пишет: «[слово, запрещённое РКН] началась». «Как [слово, запрещённое РКН]?» — я не поверила. Мой первый пост утром 24 февраля был: «Россияне, остановитесь».

Сначала в Мариуполе стреляли на левом берегу. У нас пропала вода, свет, а потом газ. Еду мы стали искать почти сразу же, потому что накануне я размораживала холодильник, чтобы его помыть, и не закупила продукты. Из еды были только макароны, гречка, рис. Я вышла поздороваться с соседом и услышала ужасный свист. Я знала, что в такие моменты надо падать и лежать. Но дочь осталась в комнате, я побежала домой.

Она была в слезах: «Мамочка, я тебя просила, не выходи на улицу». Я схватила её, оттянула её в дальнюю комнату. В этот момент снаряд упал очень близко. Это был град. Град когда падает, свистит так, что могут лопнуть барабанные перепонки. Я вместе с дочерью упала на пол. Мы пролежали, у нас даже остались целыми стёкла. От снарядов нас закрыл соседний дом. Там повылетали стёкла, ранили людей. Многим порезало лица, но смертей не было в тот день.

На следующий день бомбили уже соседнюю улицу. И спокойно уже нигде не было. Ни около Мариуполя, ни в самом городе. Поспать можно было с часу ночи до половины шестого. Бомбили постоянно. Ко мне приехали брат с мамой, проведать меня. Брат уговаривал поехать с ними. Но мы тогда отказались. Потом с ребёнком посидели, подумали, собрали вещи и решили уехать к ним, так как у нас уже сильно бомбили.

Там мы жили в двухкомнатной квартире всемером. И тут начало прилетать уже у них. Прилетало с восьми утра. Жена моего брата муштровала детей: как только начинало прилетать, все в коридор. Таких забегов каждое утро было по три-четыре. Однажды такой забег спас нам жизнь. Снаряд прилетел под окна.

Нас обстреливали и минами, и градами. Один снаряд после падения застрял в асфальте на перекрёстке около дома. Мина упала рядом с домом. Выбило стёкла, стены в комнате. Нас спасло то, что мы выбежали в коридор и закрыли друг друга. Все остались живы. После этого мы собрали еду, взяли воду и спустились в соседний дом в бомбоубежище.

Мы с братом много ходили по городу, искали друзей и родственников, ходили в больницу забирать остатки антиобиотиков для ребёнка. Потому что часть своих лекарств я отдала раненым. Их много было, особенно детей.

Первую любовь моей дочери ранило осколком. Парень — сирота, его воспитывал дедушка. Он вышел на улицу, и осколок попал ему в бедро. Его отвезли в больницу, а потом подружка дочери рассказала, что ездили его навещать, и врачи не смогли вытащить осколок, и пришлось ампутировать ногу. А его дедушка умер в квартире, сердце не выдержало.

Мёртвые люди сутками лежали на улицах, их выходили накрывать картоном или старыми простынями. Восьмого марта, который должен быть днём тишины, нас снова бомбили. Попало в мой дом, в соседний подъезд. Дом рядом обстреливали несколько раз, там уже блоков не было. Квартиры стали видны. Часть их сгорела.

Как мы с братом выжили? Я не знаю, мои близкие говорят, что сильно молились. Наверное, очень сильно, потому что мы выходили каждый день. За едой, за водой. Первую неделю ещё работал один-единственный супермаркет «Зеркальный». Попасть в него было не реально, большие очереди. Однажды мы туда приехали и за три часа в очереди практически не продвинулись. А супермаркет работал до двух часов. Мы поняли, что в супермаркет не попадём. Потом в него попал снаряд. После пожара сгорело почти всё.

Выехать из Мариуполя мы решили 16 марта, когда открыли «зелёный коридор». Моя машина была на ходу, но не было бензина. И достать его было не реально. Бензин воровали из машин все. Друг моего брата позвал его поехать на бывшую работу, на автобазу. И в одной из бочек они достали немного бензина. Вычерпали ведром. Мы смогли заправить машину и уехать.

Сначала до Бердянска, там нас приютила семья. Нам нужна была крыша над головой, тепло и вода. Вода, потому что мы всё это время не мылись. Воду было очень трудно достать: собирали со сточных труб, когда был дождь, снег собирали. А потом нашли колодец и спускались туда под бомбёжками. До Токмака мы добрались очень быстро. До Васильевки тоже. Нам говорили самим не ехать, потому что опасно. Поэтому перед Васильевкой мы ждали колонну, чтобы нам показали дорогу. Мост на Васильевку был взорван, а другая дорога шла через минное поле. Мы подождали колонну, и быстро добрались до Запорожья.

В Мариуполе у меня остались родственники. Мать, крестник, двоюродная сестра с семьёй. Неизвестно, что с двоюродным братом. Он поехал за своими вещами домой и не вернулся. Вроде бы видели те, кто выезжает, мою двоюродную сестру с семьёй в бомбоубежище. Они боятся выехать, потому что обстрелы. С ними связи нет никакой.

Мы смотрим в новостях, что в Мариуполе уже везде Россия. И надеемся, что моим родственникам есть, что поесть. И что они выживут и выберутся оттуда. Мы сами уже выехали с территории Украины. У дочери начались панические атаки. Самолёт летит, она пригибается, говорит: «Мама, опять». Последние дни уже не вздрагиваем от громких хлопков дверью.

Я была в хирургическом отделении больницы, куда привозили людей, детей после бомбёжки. Там люди просто выли. Не плакали, а выли. Их врачи успокаивали, говорили, что тут раненые дети, они не должны это слышать. Но люди были до такой степени заполнены болью, что разговоры не помогали.