Утро в психиатрической больнице начинается около семи. Санитар заходит в каждую палату и кричит: «Подъём!» «Открываешь глаза, охота их обратно закрыть. Проснуться на*ер в другом измерении, — говорит Леонид. — Начинается суета. Кто-то не поднимается, кто-то психует, кто-то начинает орать. Заправляем койки. В туалете собирается толпа. Могут зайти сразу 10−20 человек. Кто-то курит, кто-то с ума сходит. Кто-то зубы кому-то выбивает. Кто-то кому-то нос ломает. Пробивает кружкой голову». Сам Ромин дважды до переломов избивал соседей по отделению и проходил за это принудительное лечение. Леонид признаёт, что у него были вспышки гнева, когда он не мог себя контролировать. Теперь, по его словам, научился справляться с собой.
«Сигареты там — это всё. Один бычок несколько человек передают друг другу, растягивают. Ты ему покурить сигарету или бычок не дашь, начинают сыпаться маты, рёв. Туалет больные моют за сигарету. А там грязь такая, псина. Они покурили, они счастливы. Настроение нормальное. Они гуляют, чифирят (пьют крепко заваренный чай, вводящий в слабое наркотическое опьянение — ЛБ). Утром встал и ходи по отделению, на улицу нельзя. Спать нельзя. А мне ходить не хочется, и видеть это тоже не хочется», — говорит Леонид.
«Возможно, меня больным сделали в дурдоме. До того, как я попал в психиатрическую больницу, я чувствовал себя отлично, — говорит Ромин. — Когда тебя пичкают таблетками, ты уже не соображаешь ничего. Говорят, что таблетки — галоперидол, аминазин — успокаивают, но от них ещё хуже».
Леонид рассказывает о случаях, когда ему кололи лекарства в виде наказания. «Санитары не бьют сейчас, они боятся. Сейчас другая система, стараются скрутить, наколоть, наматерить. У меня болел зуб, я подошёл, попросил таблетку. Медсестра говорит: „Нету“. Второй раз подошёл: дайте таблетку, зуб сильно болит. Она мне: „Выйди отсюда и дверь закрой“. Четвёртый раз подошёл — она крикнула санитара. Он взял меня за руку, отвёл в процедурку. Там накачали препаратами так, что ничего не соображал потом. В больнице персонал чувствует себя расслабленно. Их никто не контролирует. Пациенты у них под колпаком. Больные ведь не могут ничего сделать, не могут пожаловаться. Не могут сказать родственникам. Если кто-то скажет, отразится на всех в отделении. Орут на всех. Есть, конечно, санитарочки, которые спокойно разговаривают. Не орут».
Леонида раздражают расспросы о том, что он видел из окна больницы. «Цветочки во дворе — это дураки только наблюдают. Мне это не интересно. Я ждал, когда я оттуда выйду, из этого болота. Небо за окном всегда серое было. Я сижу в клетке, и дерьмом воняет — вот мои ощущения. Я тупо лежал, радио „Шансон“, на плеере песни Стаса Михайлова слушал. Время убивал».
В больнице Леонид ни с кем не сближался. «Пациенты — это такие люди непредсказуемые. С ним разговариваешь, проводишь тренинг психологический. Объясняешь, что жизнь такая тяжёлая. Надо выйти на волю, начать нормальную жизнь. Вот, тебя выписать хотят. Надо держаться. Он вроде всё понимает. Потом раз! И снова рассказывает про инопланетян. Хотя был один пацанёнок. Можно было с ним посмеяться, поугарать. Мать только положила его в больницу, но в следующем месяце его не стало. Толкнул кто-то, он умер от травмы. Игрушка его осталась, обезьянка».
Главный врач больницы, в которой находился Леонид, в начале 2019 года согласился его выписать. Но для этого Ромину как недееспособному был нужен опекун. Либо Леонид мог снова стать дееспособным. В мае 2019 года главврач подал в суд иск о восстановлении Ромина в правах, но получил отказ. 21 ноября 2019 года суд принял решение оставить Ромина недееспособным.
«Любого человека посади в клетку и скажи: „Ты отсюда не выйдешь никогда!“, он завоет. Вот и мне хотелось выть! Было страшно, что останусь в психушке на всю оставшуюся жизнь», — вспоминает Леонид.
Увидел чужие двери, чужого человека у себя в квартире
Леонид Ромин родился в Иркутске. До пяти лет жил вдвоём с матерью. Спал с ней на одном диване. Из детской кроватки он уже вырос, кровати побольше для него не было. Всю мебель: диван, сервант, холодильник, да и саму квартиру для Лёни и его мамы Татьяны, купили бабушка с дедушкой. «Мама добрая была. Меня любила. По утрам кашу варила, гулять водила, сладости покупала. Своих денег у неё не было, обычно давали бабушка с дедушкой, — вспоминает Леонид. — Помню, мама делала ремонт. Обоев не было. Она белила стены, сверху наносила цветные узоры. Я взял красную краску и начертил на светлой стене пятно. Мама меня наругала».
Мама часто оставалась без работы, подрабатывала продавцом в соседнем киоске. Денег не было даже на продукты. Татьяна стала выпивать. «В последнее время мама какая-то не своя была, торопила меня всё время, часто оставляла у бабы с дедом, — рассказывает Леонид. — Они ни в чём не нуждались. Два холодильника стояли всегда полные. Продукты были. Помню, на день рождения дед торт мне купил».
У Лёни с рождения была болезнь лёгких. Татьяна положила его в больницу, навещала несколько раз в неделю. «Потом бабушка пришла, сообщила, что маму убили, тыры-пыры, — скороговоркой произносит Леонид. — Я никак понять не мог: как это, мамы нету. Поэтому и сбежал из больницы, чтобы посмотреть, как дома». Он убежал через незапертую дверь и дошёл до дома, который находился в километре от больницы.
Пятилетний ребёнок один поднялся в лифте на четвёртый этаж своего дома. На площадке на табуретках стоял гроб, обитый красным бархатом. Лёня молча подошёл. Когда мальчика заметили стоящие рядом женщины, стали отгонять от гроба. Но бабушка, которая тоже увидела его, разрешила остаться.
Позже соседка рассказала Лёне, что его маму нашла в квартире подруга. Татьяна лежала мёртвая в большой комнате. Перед смертью её сильно били. Эксперты обнаружили у Татьяны многочисленные переломы и разрывы органов. Леонид пытался узнать, как погибла его мать. Ему было 17 лет, когда в один из побегов из интерната он пошёл в прокуратуру Октябрьского района Иркутска. Но документы ему не дали. «Потом ещё раз пытался выяснить, снова не дали документы. Сейчас, думаю, не стоит поднимать этот вопрос. Другой взгляд будет на меня от органов власти. Скажут, вышел из дурдома и делает запросы, как и кто убил. Не стоит туда лезть», — говорит Леонид.
После похорон мамы за Лёней пришли сотрудники опеки. Сейчас у Леонида нет объяснения, почему его не забрали к себе дедушка и бабушка. Он был маленьким и не помнит этого. Не помнит и адрес приюта, куда его привезли из дома. Адреса всех остальных учреждений, в которых был, Леонид называет. Помнит также фамилии, имена и отчества руководителей, воспитателей, врачей, педагогов.
«Это было похоже на детский сад. Там были коечки маленькие. Здание двухэтажное, старое, покрашено розовым. Огорожено зелёным забором. Качели во дворе. Я помню даже, где был мой шкафчик. Бабушка с дедом ко мне приходили. Однажды принесли новые бежевые туфли. Помню, как воспитатели пили, пока маленькие спали. А я не спал, и за это меня поставили в угол», — рассказывает Леонид.
После этого Лёню отправили в детский санаторий, где он прошёл обследование. В сентябре 1992 года мальчика перевели в детский дом. Он вспоминает, как директор угощал его шоколадом, как ездили на автобусах на летнюю дачу детдома, как воровал у воспитателей жареные грибы, которые они собирали в соседнем лесу.
Вскоре после смерти матери с разницей в один год умерли дедушка и бабушка Леонида. В первый класс Лёня пошёл в детском доме Киренска, это город на севере Иркутской области. «Я сильно хотел домой. Не верил, что родных — мамы, бабушки, дедушки — нет. Чтобы отвлечься, я гулял, часто ходил в библиотеку. Старался читать книжки. Любил журнал „Сибирячок“, читал сказки Андерсена. Ещё заходил на склад, выпрашивал себе какие-нибудь подарки — конфетки, печенье».
Через два года его перевели в коррекционную школу, так как Леонид не справлялся с программой общеобразовательной школы. По его словам, воспитатели в коррекционной школе заставляли его мыть полы. Если отказывался — оставляли без еды. Но самым страшным считает то, что из этой школы его впервые отправили в психиатрическую больницу. Произошло это после того, как Лёня сбежал. Ему было 14.
«В 1999 году сменилось руководство школы. По состоянию здоровья ушла директор, которая ко мне относилась хорошо. Стало темно в этой школе — не было ласки, общения от персонала, — рассказывает Леонид. — Я сбежал, потому что мне было обидно, что потерял своих близких. Меня тянуло к дому. Было интересно узнать, кто живёт в моей квартире. Школа находится в другом конце города, я добрался зайцем на автобусах. Постучал. Вместо нашей старой стояла новая деревянная дверь. Мне никто не открыл. Мужчина из-за двери ответил матами. Позже я узнал, что в моей квартире жил милиционер с собакой. Я видел, как он с ней гулял. Пару дней я пожил у соседки Натальи Николаевны. Потом она созвонилась со школой и меня забрали. Я был не против: у меня был интерес — я получил его. Увидел чужие двери, чужого человека у себя в квартире. После этого побега меня стали натаскивать по психушкам. Из школы в психбольницу отправили на три месяца, потом в интернат». Леониду поставили диагноз «шизофрения».
У каждого казённого учреждения свой запах, говорит Ромин. Детские дома пахнут гнилой палёной шерстью и хлоркой. В помещении с учебными классами дышится свободнее, чище. Там обычно ещё пахнет столовой. Взрослые больницы и интернаты пропитаны смесью запахов гнили, туалета, прачечной, хлорки и лекарств. «Пахнет всем вместе. Но всё-таки можно различить эти запахи по отдельности, — говорит Леонид. — Привыкнуть к ним невозможно. Просто не хочется там, внутри, быть».
Закинули в грузовой фургон и повезли
Леонид жил в интернате и ждал своего 18-летия. Тогда он получал право распоряжаться квартирой. Но за два месяца до совершеннолетия Леонида, летом 2002 года, администрация Иркутска подала иск в суд и добилась, чтобы его признали недееспособным. Квартира осталась в управлении мэрии, а он сам не имел права жить самостоятельно без опекуна. В это время Леонид находился в психиатрической больнице.
45 километров пешком прошёл 19-летний Леонид от больницы в посёлке Сосновый Бор до Иркутска. Вместо прежней деревянной двери в его квартире стояла железная. Открыла незнакомая женщина. Она спросила, кто он такой и велела уходить.
Леонид пошёл в прокуратуру. Сотрудники надзорного ведомства помогли ему подготовить иск к арендаторам жилья. В суде выяснилось, что чиновница городской администрации Екатерина Острожная, в доверительном управлении которой находилось жильё Леонида, сдавала его квартиру. Она имела на это право, только деньги должны были идти на счёт недееспособного. Хотя денег за аренду Ромин не получал.
По решению суда (есть в распоряжении редакции — ЛБ) арендаторы съехали, Леонид вселился в свою двухкомнатную квартиру. «По документам я был хозяином. Но фактически не успел почувствовать это. Как в кабинет чужой пришёл, — говорит Леонид. — Пенсия маленькая была, денег не хватало. Поэтому одну комнату сначала сдавал узбекам. Потом выселить их не мог. Чуть они меня не выселили. После этого перестал сдавать комнату. Я мотался по городу, подрабатывал, где мог. Мыл полы, помогал соседке-предпринимательнице».
Леонид не скрывает, что иногда приходил к врачу и выдумывал себе симптомы, чтобы бесплатно пройти обследование. «Хотел, чтобы меня подлечили. Мне надо было взять направление на Сударева (психоневрологический диспансер — ЛБ). Я же не скажу, что я здоровый, мне надо просто полежать. Мне надо было чё-то наврать им. Естественно, мне давали направление, я ложился и проходил анализы. Что у меня нет чесотки и венерических заболеваний. А так надо было ходить в поликлинику, некоторые анализы платные».
В своей квартире Ромин прожил два года. Всё это время он искал себе опекуна, так как по закону не мог жить один. Леонид попросил взять его под опеку знакомую, которая работала в больнице. Но она не смогла собрать нужные документы.
В апреле 2005 года руководство Октябрьского округа Иркутска назначило опекуном Ромина сотрудницу агентства недвижимости «Разгуляй» Зульфию Богачкову. Уже в это время она была фигурантом нескольких дел, связанных с махинациями на рынке жилья. Богачкова брала деньги за аренду или продажу квартир, к которым не имела никакого отношения. Ссылки на судебные решения есть в редакции.
«После нашей встречи получилось так, что Богачкова заявилась ко мне в квартиру, с ней было несколько мужиков. Она забрала у меня ключи от квартиры, по её приказу эти люди закинули меня в грузовой фургон и повезли куда-то, — вспоминает Ромин. — Через некоторое время мы приехали в Черемхово в какую-то квартиру. Приставили парня, он контролировал, чтобы я не сбежал. Квартира была в аварийном состоянии: потолок обвисал, сантехника была старая, краны текли, туалет постоянно забивался, в ванной вода не уходила в сток. На стенах старенькие обои, мебели никакой не было. Правда, потом Богачкова привезла старый телевизор, стол и потрёпанный диван. Ремонта она никакого не делала. Мне ничего не объясняли».
Несколько раз Леонид убегал из квартиры в Черемхово в Иркутск — его возвращали. В июле 2005 года Ромина перестали удерживать. В том же месяце опекун завершила сделку по продаже его квартиры. Покупательницей жилья оказалась сотрудница психоневрологического диспансера, в котором Ромин проходил лечение, Мунира Стаценко. Копия разрешения на продажу квартиры от мэрии есть в распоряжении редакции. Документ в марте 2005 года подписал исполняющий обязанности руководителя Октябрьского округа Иркутска Владимир Васильев. В разговоре с корреспондентом он заявил, что действовал по закону, и продажа квартиры в Иркутске никак не ухудшила положение Ромина.
Иркутский юрист Олег Писанко, к которому Ромин обратился за помощью, неоднократно подавал заявления в полицию. Ромин и сам постоянно писал обращения в разные инстанции: от губернатора до Генеральной прокуратуры.
Каждый раз в ответ они получали отказы провести расследование. Через пять лет после сделки о Леониде Ромине узнали журналисты. После публикаций в региональных СМИ и обращения в полицию депутатов следователи возбудили уголовное дело о мошенничестве. Прокуратура Октябрьского округа Иркутска подала судебный иск, чтобы заставить Богачкову вернуть деньги за проданную квартиру. Суд отказался принять иск из-за пропуска сроков исковой давности. По этой же причине закрыли уголовное дело. Несмотря на то, что сотрудники прокуратуры в ходе проверки установили: опекун продала квартиру Ромина и присвоила 800 тысяч рублей. Это те деньги, за которые Богачкова не смогла отчитаться.
За то, что у Ромина отняли квартиру, никого не наказали. Спустя год после сделки Богачкову освободили от всех обязанностей, связанных с опекой над Леонидом. Иркутские чиновники, которые участвовали в мошенничестве, остались на своих постах. Ромина, который попрошайничал в Иркутске и жил где придётся, забрали в интернат.
Деревянный барак в Черемхово, в который опекун переселила Леонида, вскоре снесли. Взамен квартиры в аварийном доме администрация Черемхово по иску прокуратуры предоставила Ромину жильё в новостройке.
«Я палату на замок закрывал. На свой замок»
В 2013 году Ромин стал собственником трёхкомнатной квартиры в 75 квадратов, но зайти в неё он не мог. Семь лет он видел свою квартиру только на чертеже, который был в личном деле. Как только Леонид узнал о своём новом жилье, стал планировать, как всё будет устроено в его квартире. Он спросил цены на мебель и технику у медсестёр и рассчитал, что на обстановку в двух комнатах и кухне ему потребуется 260 тысяч рублей. Деньги собирался взять со счёта, на который приходит его пенсия. Решил, что третья комната пока останется пустой. Обставит её, когда будет возможность.
«Леонид находится в нашей больнице четыре года. Состояние его стабильное, — говорит главный врач психиатрической больницы Александр Савин (разговор был записан в марте 2020 года — ЛБ). — Всё это время Леонид высказывает вполне естественное желание — выписаться из больницы, жить у себя дома. Леонид знает, сколько денег он получает, контролирует свои финансы, знает о своём жилье. Он также признаёт заболевание, готов принимать лекарства. Он осведомлён, куда ему можно будет обратиться за медицинской помощью после того, как выпишется из больницы. Врачебная комиссия больницы пришла к выводу, что Леониду не требуется лечение. Мы можем его выписать. Единственное ограничение — его статус недееспособного. Мы попытались помочь ему — подали иск в суд, но попытка не удалась. Чтобы Леонид мог выйти из больницы, нужен опекун». Леонид разорвал тетрадь со своими планами.
Он рассказывает, что в первые три года в областной больнице его держали в палате под замком. Всего в комнате было четыре кровати. Замок убрали после того, как вышел противопожарный приказ и пациентов запретили закрывать на замок. Потом уже сам Леонид запирал свою палату.
— Со мной в палате лежали другие пациенты. Они плохо вели себя, я их немножко корректировал. В палату они заходили по времени. Утром, в сончас и вечером. Я заправлял койки за них, наводил порядок, мыл палату. Не допускал в ней сборищ. Чтобы они там пили чай, потом пакетики кидали на пол, плевали. У меня был порядок. Я палату даже на замок закрывал. На свой замок.
— А так можно делать?
— Нет, нельзя. Я нарушал, но мне никто ничего не говорил. Я следил за палатой, где я нахожусь. Ко мне никто не заходил, кружку мою не трогал. Я не люблю, когда в мою палату заходят, берут из тумбочки что-то. Или просто внаглую пришли, поговорить захотели. Я сам по себе жил. Ждал момента, когда меня заберут.
Главврач Савин заявил корреспонденту нашего журнала, что в больнице пациенты не моют пол, поскольку это запрещает закон. Есть санитары, которые должны выполнять эту работу. «Вы же были в отделении. Видели, чтобы пациенты мыли полы? И я не видел», — ответил главврач. В ответ на вопрос, держали ли Ромина в палате под замком, он сказал, что в больнице нет сейчас и не было при нём помещений, в которых пациентов запирали в палате. Савин также опроверг информацию об использовании психотропных средств для того, чтобы наказать пациента, а не для лечения.
«Давайте исходить из тех фактов, которые есть. У вас нет никаких доказательств того, что нарушения в больнице были. А раз нет доказательств, зачем об этом говорить», — закончил разговор главный врач.
Леонид листает тетрадь и читает стихи, которые он написал в больнице год назад:
«Эта боль утихала,
То взрывалась, то выла.
И давала понять, надо жить и терпеть
И менять всё вокруг».
Он жалеет свои годы, которые провёл в интернатах и психиатрических лечебницах. «Я обижаюсь на систему. Немножко обижаюсь на моих близких, что они умерли, и я остался один. Получилось, что меня закинули в мясорубку. Крутанули и оставили там гнить. Я через всю эту хрень прошёл. Перекрутили меня с 1992 по 2020 год. Школа, детские дома, интернаты. Воспитатели на х*ях носили, в угол ставили. То, что в театры водили драматические — это им спасибо. Но зачем было ребёнка в психушку закрывать? Вся жизнь прошла в дурдоме».
«Дошин! Дошин! Дошин!»
Взрослых людей из психиатрических больниц забирают крайне редко. Начальник отдела опеки над совершеннолетними гражданами администрации Иркутска Татьяна Воробьёва говорит, что за три года её работы в отделе она не знает ни одного случая, чтобы кто-то взял психически нездорового человека из учреждения в семью. Дмитрий Дошин — первый.
В ноябре 2019 года Дошин впервые приехал в психбольницу к Ромину. 38-летний менеджер отделочной фирмы из Иркутска был раньше знаком с Леонидом. «Мы давно не виделись с Лёней. Когда я от знакомого услышал, что он в психбольнице, очень удивился. В выходной сел в маршрутку и поехал в посёлок, где находится больница. А до этого мы созванивались с Леонидом. Он сразу сказал, что ищет опекуна и попросил меня им стать. Я пообещал, что постараюсь помочь. Поэтому, когда я приехал в больницу, там все уже знали обо мне, встречали как возможного опекуна Лёни.
Раньше я не бывал в психиатрических больницах, но эта мне не показалась мрачной. Внутри было достаточно чисто, аккуратно. Единственное, что смущало — двери закрыты на замки и везде нас сопровождал санитар. В его присутствии мы сели с Леонидом в столовой. Я привёз ему конфеты и чай. Мы проговорили примерно полчаса. Конечно, были рады встрече. Я спросил, давно ли он в больнице, как я ему могу помочь. Он повёл меня к заведующей отделением, там мне объяснили, что у Леонида есть диагнозы и что нужно, чтобы стать опекуном. Мне было жаль его. Было не понятно, как это так: человек сидит взаперти и не может даже пойти, куда ему хочется», — вспоминает Дмитрий.
Дошин — высокий, подтянутый мужчина. Одет в классические рубашку и брюки. Когда говорит, жестикулирует, как преподаватель на лекции. «Мне было легко принять решение, — говорит Дмитрий. — Будь у меня жена, дети, возможно, всё сложилось бы по-другому. Я живу один. Много свободного времени, которое я могу посвятить человеку, которому нужна поддержка». Леонид — не первый подопечный Дмитрия. В 2010 году он забрал к себе из детского дома двоюродного брата. Мальчику тогда было 12 лет. Сейчас ему 23 года, парень живёт отдельно, учится и работает.
«Во время наших встреч Дима дал мне понять, что хочет забрать меня. Вселил в меня надежду, и я до последнего терпел. Терпел этот хаос. На меня орут — я терплю, у меня кровать переворачивают санитары и шмоны наводят — я терплю. Если бы не терпел, другое заключение (врачей — ЛБ) было бы. Возможно, не вышел бы из больницы», — рассказывает Леонид. В ноябре 2019 года Дмитрий начал оформлять документы на опеку.
«Дошин! Дошин! Дошин!» — твердил себе Ромин сотни раз за день.
Процедура оформления опеки затянулась на полгода. Так долго получилось ещё и потому, что сотрудники опеки не верили в бескорыстность намерений Дмитрия. Он принёс справки, которые попросили в опеке, — что он не был судим и не имеет психических болезней, у него есть своё жильё и работа. Получив все документы, сотрудники задавали Дмитрию один вопрос: «Зачем вам нужен психически нездоровый, дважды судимый человек?» «Меня этот вопрос удивлял. По-моему, это вполне нормально — хотеть помочь человеку, просто так», — объясняет Дошин.
«Дошин! Дошин! Дошин!» — как молитву, повторял эту фамилию Леонид.
Татьяна рассказывает, что они намеренно тянули с ответами и даже нашли повод, чтобы отказать Дмитрию. Его квартира находится в ветхом доме, подлежащем расселению. После того, как Дошин пообещал подать в суд, они дали согласие на опеку.
Человек начинающий
Леонид вышел за забор психиатрической больницы 29 мая 2020 года. В этот день он с раннего утра начал ждать своего опекуна. Рядом с кроватью лежали его вещи: красный портфель, несколько полиэтиленовых пакетов с бельём и одеждой, упакованный в коробку телевизор.
Ближе к обеду приехал Дошин. Лёня мгновенно вынес все вещи в коридор. Но оказалось, что в отделении сломался принтер, врачи не смогли распечатать документы для выписки. Кроме того, опека не выделила деньги для Леонида на дорогу. Он сильно нервничал, ходил из одного конца коридора в другой, изо всех сил сдерживал свой гнев. В итоге документы распечатали, а за дорогу заплатил Дмитрий.
«Я ничего не почувствовал, когда вышел из больницы. Хотелось бежать оттуда, не оглядываясь. Я даже ни с кем не попрощался, у меня не было там людей, с которыми мне хотелось бы поговорить напоследок. Мы сели в маршрутку и поехали», — рассказывает Леонид. В его квартире в Черемхово поселиться было нельзя — там голые стены, спать негде. Сначала нужно было сделать ремонт и купить мебель. Поэтому отправились к Дмитрию.
В первый вечер они вдвоём поужинали гамбургерами и шаурмой. Леонид впервые в жизни в 36 лет попробовал гамбургеры. Не понравилось. Попросил Дмитрия готовить то, к чему Леонид больше привык, например, макароны с котлетой. После ужина прогулялись рядом с домом, потом смотрели телевизор.
«Первые дни был дискомфорт, я не осознавал, что нахожусь на воле. Просыпался утром — тишина и можно не вскакивать с кровати. Я не мог поверить, что я дома. Шёл по улице, как во сне. Сейчас привыкаю. Начинаю привыкать. Не передать словами, как это — чувствовать, что ты свободен. Хочешь — сиди на лавочке, хочешь — иди в магазин, хочешь — езжай отдыхать. Свобода — это главное в моей жизни», — рассказывает он.
Свобода для него, в том числе, — носить вещи, которые хочешь. В первый же день после больницы он сменил спортивный костюм, купленный в больнице, на новую одежду — кожаную куртку, джинсы и футболку с волком. В них Ромин, невысокий, худой, идёт по улице. Он сильно сутулится.
Лёня натягивает кепку и скрывается под медицинской маской. Своего лица он стесняется. Говорит, что лучше было нам встретиться, когда он вставит отсутствующие зубы. «И вообще я сильно постарел после нашей встречи», — говорит он. С автором материала Леонид знаком около 10 лет, раньше общались в основном по телефону. Встречались иногда, когда Леонид сбегал из интернатов.
«Чувствую себя человеком начинающим», — говорит Леонид.
Ему действительно предстоит начать жить с чистого листа. Сейчас у Леонида и его опекуна много забот. На счёте Ромина накопилась пенсия. Необходимо получить разрешение опеки и после этого начать ремонт квартиры в Черемхово. Нужно будет купить мебель.
Кроме того, предстоит разобраться с долгами по квартплате. Задолженность достигла 100 тысяч рублей. Прежний опекун Леонида главврач Савин, в управлении которого находилось жильё, затруднился ответить корреспонденту, откуда взялся такой долг. Сказал, что теперь это дело нынешнего опекуна.
«Нам с Леонидом предстоит большая работа. Хотим купить ему ноутбук, чтобы научить его работать на компьютере. Прививаем Леониду хозяйственные навыки. Иногда он не хочет мыть посуду сразу после еды. Я настаиваю, что это надо делать. Время ушло на то, чтобы приучить его не бросать бычки на землю», — делится Дмитрий. Он долго рассказывает про социальную, культурную, технологическую и другие виды адаптаций, которые нужно пройти Леониду. Про навыки, которые Дмитрий хочет ему привить.
У Леонида свои планы: «Пока хочу пожить один. С опекуном, конечно. Он в квартире есть, но я стараюсь его не замечать. Когда хочу остаться один, я же не могу ему сказать: „Иди погуляй!“ Я в голову себе вбиваю: „Я один, здесь нет никого“. Хотелось бы свою личную жизнь. Чтобы никого не было». Он просит опекуна подать новый иск с требованием признать Леонида дееспособным. Тогда он сможет жить в своей квартире один. Сейчас он, даже если переедет в Черемхово, должен там жить вместе с опекуном.
Первое, что Леонид захотел сделать в квартире в Черемхово, — повесить на свою комнату амбарный замок, чтобы никто к нему не заходил.