«Каждое утро в Иркутск свозили до трехсот человек, обвиненных в измене Родине»
Началом Большого террора считают 30 июля 1937 года, когда НКВД издало приказ «О репрессировании бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов». Этот приказ установил для каждого региона план по выявлению и ликвидации граждан, ведущих «активную антисоветскую, подрывную и преступную деятельность». За следующие полтора года в стране только по политическим статьям расстреляли 725 тысяч человек и отправили в лагеря 1,7 миллиона. Еще 202 тысячи арестовали по обычным уголовным статьям.
Эта волна террора была далеко не единственной и даже не самой кровавой. Например, во время раскулачивания крестьян в начале 1930-х годов репрессировали до 18 миллионов человек, около 800 тысяч расстреляли. Но именно 1937 год стал главным символом репрессий в народной памяти.
Ни одна судебная система не могла переварить такой гигантский поток уголовных дел, поэтому в 1937 году от судов решили отказаться. Вместо них дела рассматривали во внесудебном порядке так называемые «тройки НКВД» из начальника областного НКВД, секретаря партийного обкома и прокурора. Никаких прений сторон, адвокатов и свидетелей, никакого права на апелляцию и прошение о помиловании. Дела рассматривали всего несколько минут, приговор выносили сразу, а смертные приговоры приводили в исполнение в тот же день.
Но даже при такой упрощенной процедуре репрессивная машина буквально захлебывалась от объема работ. «Каждое утро в приемник-накопитель НКВД напротив железнодорожного вокзала Иркутска свозили до трехсот человек, обвиненных в измене Родине», — рассказывал в 2005 году прокурор-криминалист Николай Ерастов. В тот же день привезенных либо расстреливали, либо отправляли в лагеря.
Казни проводили в нынешнем здании полиции на Литвинова, 13 и в тюрьме на Баррикад, 63. Чтобы заглушить грохот расстрелов, рядом заводили дизельный генератор или трактор. Жертв вызывали по списку в специальную подвальную комнату, ставили на колени и стреляли в затылок. Только в этот момент приговоренные узнавали о том, что осуждены на смерть. Дело в том, что тройка озвучивала приговор только если это был лагерный срок. А если это был расстрел, приговоренному говорили, что его дело требует дополнительного расследования.
В ночь после расстрела тела грузили в крытые брезентом грузовики и вывозили в лес у села Пивовариха, где находилась огороженная колючей проволокой спецзона НКВД. Расстрелянных укладывали штабелями в безымянных ямах, а затем присыпали тонким слоем земли.
Проводивший раскопки в Пивоварихе в 1989 году прокурор Ерастов вспоминал: «Мы сделали несколько пробных шурфов и практически сразу наткнулись на останки человека. Они находились на глубине всего 50 см. Это был скелет молодой девушки (пол опередили по сохранившейся кофточке и длинным русым волосам, заплетенным в косу, примерный возраст позднее установила экспертиза)».
Шурф был расширен до прямоугольника размерами 4 на 15 метров. Повсюду находили костные останки людей. Они лежали друг на друге, вперемежку: мужчины, женщины, подростки. Дальнейшие раскопки показали, что трупы сбрасывали сюда слоями, каждый раз присыпая их опилками. В общей сложности было восемь слоев.
«Первые четыре слоя были сухими, а глубже пошла глина, почти пятьдесят лет они хранились там, как в консервной банке. Жуткое, конечно, зрелище, — вспоминал Ерастов. — На черепах имелись пулевые отверстия, как правило в затылочной части. Кроме этих ранений, имелись также следы от ударов прикладом и трехгранным штыком. Переломы лицевых костей свидетельствовали о том, что перед расстрелом людей жестоко избивали».
«Прошу разрешить дополнительный лимит по первой категории»
Изначально присланный из Москвы план по арестам и расстрелам носил рекомендательный характер. Регионы имели право не выполнять его, если могли обосновать, что у них нет достаточного количества «врагов народа». Но вместо этого между регионами началось соревнование за выполнение и перевыполнение плана.
Сохранились телеграммы иркутских властей, в которых они просят Москву выдать новые квоты «по первой категории» — так тогда официально называли расстрел. «Ввиду значительной засоренности области право-троцкистскими, пан-монгольскими и кулацко-белогвардейскими элементами, подпадающими под первую категорию, просим ЦК ВКП(б) разрешить дополнительный лимит по первой категории для Иркутской области 4 тысячи. И.О. секретаря Иркутского обкома ВКП(б) Филиппов. Начальник НКВД по Иркутской области Малышев», — телеграфировали они в апреле 1938 года. На телеграмме стоял ответ: «За» и подпись Сталина, Молотова, Ворошилова, Кагановича, Ежова, Микояна и Чубаря.
Спустя всего четыре месяца в Москву отправлена новая телеграмма: «Ввиду незаконченной очистки области от право-троцкистских белогвардейских панмонгольских контрреволюционно-враждебных элементов, колчаковцев, харбинцев, эсеров, кулаков подпадающих под первую категорию, просим ЦК ВКП(б) разрешить дополнительный лимит по первой категории для Иркутской области 5 тысяч. Секретарь Иркутского обкома ВКП(б) Филиппов. Начальник УНКВД Малышев».
Неизвестно, удовлетворила ли Москва конкретно этот запрос, но доказано, что иркутские власти расстреляли около 20 тысяч человек. Еще примерно столько же отправили в лагеря по политическим статьям. Точные цифры назвать сложно, так как четких рамок у Большого террора нет — репрессии продолжались и после 1938 года, но в меньшем масштабе.
«Срывал учебный план, не обеспечивал иллюстрированным материалом программу, рекомендовал трудную литературу»
Основанием для большинства дел служили доносы: добровольные и выбитые пытками. Применение пыток одобрил лично Сталин. По итогам Большого террора он написал: «Применение физического воздействия в практике НКВД было допущено с 1937 года с разрешения ЦК ВКП. Опыт показал, что такая установка дала свои результаты, намного ускорив дело разоблачения врагов народа».
Невиданный размах обрела шпиономания: в любых неудачах власть и пресса обвиняли агентов иностранных разведок. Иркутское НКВД отчитывалось в 1938 году: «Подавляющая часть ликвидированных нами диверсантов и шпионов насаждены в порядке единого плана японской и польской разведок, которые после разгрома колчаковской армии, оставили свою квалифицированную агентуру в тылу Красной армии, с задачей облегчить ход военных действий войскам Японии в предстоящей войне с СССР, путем организации крупных диверсионных актов».
Проще всего шпионами было объявить людей с иностранными корнями. Так живших в Иркутске немцев обвинили в проведении «активной фашистской контрреволюционной работы, направленной на добывание разведывательных данных для гитлеровской Германии». Руководителем «иркутской фашистской организации» следователи назначили профессора этнологии Иркутского университета Бернгарда Петри.
Петри родился в Швейцарии, но высшее образование получил в Петербурге. Как ученый-этнолог он увлекся изучением коренных прибайкальских народов: сойотов, тофаларов и эвенков, и постепенно перебрался в Иркутск. Петри преподавал в Иркутском университете с момента его основания в 1918 году. Именно он привел в науку двух выдающихся иркутских археологов: первооткрывателя мальтинской культуры Михаила Герасимова и исследователя древних петроглифов Алексея Окладникова.
В 1937 году Петри обвинили в участии в «немецко-японской, фашистской, панмонгольской диверсионно-разведывательной право-троцкистской организации», которая якобы проводила диверсионно-разведывательную работу, охватив почти все отрасли промышленности Восточной Сибири, в особенности оборонного и транспортного сектора.
Пособниками Петри объявили десятки живших в Иркутске немцев: рабочих Куйбышевского завода, архитектора Иосифа Ремлингера, завуча Иркутского финансового института Алексея Литвина и многих других. В основном это были немцы, бежавшие в СССР от репрессий в нацистской Германии. На момент расстрела профессору Петри было 53 года.
Следом за немецкой было «открыто и ликвидировано несколько польских диверсионно-разведывательных резидентур, участники которых проводили практическую диверсионно-шпионскую работу на период войны против СССР». Так, о своем отце рассказывала Наталья Чулпанова: «Это 1938 год был. Он преподавал, у каких-то студентов в одном из учебных учреждений Иркутска. И забрали его как раз с занятия. Он даже тогда сказал “Подождите, это какое-то недоразумение, я сейчас приду”. Но так и не вернулся. Отец приехал с Восточной Польши, сейчас это Белоруссия. Он был обвинен в том, что он якобы польский шпион. А ведь его мать и отца, моих бабушку и дедушку, еще раньше раскулачили и сослали».
В бурятских районах сотнями арестовывали участников несуществующего «панмогольского заговора». Якобы они хотели поднять восстание и присоединить регион к Монголии. При этом среди репрессированных по этому делу было много и русских.
Как участника панмонгольского заговора арестовали завкафедры политэкономии Иркутского сельхозинститута Иосифа Косокова. Его обвинили в том, что он «будучи научным работником, проводил вредительскую работу, направленную на срыв учебно-воспитательной работы. Будучи заведующим кафедрой, срывал учебный план, не обеспечивал иллюстрированным материалом программу, рекомендовал трудную литературу, не подходящую к уровню знаний».
Всего в Бурятии и Иркутской области по обвинению в панмонголизме арестовали 1119 человек. Подробнее об этом деле и репрессиях в Бурятии вы можете прочитать в нашем исследовании «Государство Бурят-Монголия».
«Готовили бактериологическую войну против своего народа»
Другой категорией людей, против которых проще всего было завести уголовные дела, были те, кто уже прошел через репрессии раньше: раскулаченные крестьяне, бывшие белогвардейцы, купцы и священники. В этих делах нужно было только добиться у человека признания в том, что он так и не раскаялся в своих заблуждениях.
Иркутянка Нина Латкина рассказывала о своем отце: «У отца два дяди было. Дядей, они середняками были, расстреляли. Все отобрали, что было. Нас было четыре девчонки, когда дядей расстреляли, детей с матерью послали в Касьяновку в Иркутской области на выселку. Там у бабушки жили. Отец помогал, поддерживал, чтобы не умерли. Помню, он к нам приезжал, привозил что-то. Раза два, помню, привозил замороженные яблоки. С папой на распиловке один человек работал, отец ему рассказывал, как он приехал, откуда. Так вот этот мужчина пошел и сдал его. Раз у него дяди богатые были. Вот его в 1938 году приехали и забрали».
Десятки остававшихся в Иркутске бывших белогвардейцев обвинили в «подготовке бактериологической войны против своего народа, в шпионско-диверсионной деятельности, проведении разрушительной работы на оборонных заводах и пособничестве японским империалистам». Впрочем, бывшим красным партизанам досталось не меньше. После разгрома белогвардейской, иркутское НКВД ликвидировало «контрреволюционную организацию бывших красных партизан».
«Очистить радиовещание от вражеских элементов»
Еще одним способом в разы увеличивать раскрываемость был поиск «вредительских организаций» в трудовых коллективах. Механизм был простой: у арестованного выбивали признание в том, что он был частью преступной группы, и имена сообщников. Чаще всего сообщниками указывали коллег по работе. Следом приходили уже за ними, они называли новые имена, и так под репрессии попадали целые коллективы.
В этом плане показательна история иркутской радиостанции. Как и в любом областном центре, в Иркутске было собственное радиовещание. Спецификой иркутской радиостанции было то, что вокруг нее сложился сильный коллектив оперных певцов. Дело в том, что глава восточно-сибирского крайкома партии Михаил Разумов был неравнодушен к опере и лично приглашал на иркутскую радиостудию солистов, некоторые из которых до революции играли даже в Большом театре и Мариинке. Сперва их арии транслировали по радио, а вскоре в здании иркутского Драмтеатра начали ставить полноценные оперы. Зашла речь о том, чтобы открыть в городе первый в Сибири оперный театр.
Однако в июне 1937 года Разумова арестовали, и как раз из-за радио. Иркутские газеты вышли с заголовком: «Очистить радиовещание от вражеских элементов». В статье говорилось, что на иркутскую радиостанцию пробрались враги, и там в прямом эфире «включается песня “Замучен тяжелой неволей”. Но именно в этот день стало известно о самоубийстве очередного советского деятеля, которого обвинили в шпионаже. В том, что ария прозвучала именно в этот день, усмотрели умысел Разумова — якобы выражавшего сочувствие «шпиону».
Вслед за расстрелом Разумова начались аресты рядовых сотрудников радиостанции. Во время следствия выяснилось, что, например, музыкальный редактор Василий Патрушев до революции руководил церковным хором, солист Николай Оржельский давал концерты в Харбине, а балетмейстер Александр Монковский планировал эмигрировать и лишь в последний момент передумал. У хористки Дарьи Гусевой девичья фамилия оказалась Трапезникова — выяснилось, что она происходила из рода иркутских купцов.
Кроме уже упомянутого Оржельского, расстреляли солистку Нину Климовскую — ее муж в годы Гражданской войны служил в Белой армии. Супругов казнили в один день. Дирижер Константин Брауэр после начала арестов попытался сбежать, но его поймали на границе. Певицу Динору Розенберг арестовали прямо на сцене во время исполнения роли.
В системе иркутского здравоохранения следователи тоже вскрыли «вредительско-троцкистскую сеть заговорщиков». Под репрессии попали десятки врачей во главе с руководством областного здравоохранения. Среди иркутских железнодорожников была «открыта и ликвидирована правотроцкистская, шпионско-диверсионная организация, действовавшая на Восточно-Сибирской железной дороге по заданиям иностранных разведывательных органов». И это только самые крупные и громкие дела.
«Врагов народа» нашли даже среди сотрудников театра юного зрителя. Дочь репрессированной иркутянки Людмила Шаповалова рассказывала о своей матери: «Ей было всего 29 лет, когда она погибла. Там такая история была. Первый муж был белогвардеец, он эмигрировал в Харбин. Мама у меня была актрисой ТЮЗа. Муж ей написал из эмиграции письмо и кто-то увидел, или она кому-то рассказала, короче говоря, 58-я статья за связь с заграницей. И все. Мне был год, я в 1936 году родилась, а в следующем маму забрали, в 1938 году расстреляли. У нас хранились дома в чемодане елочные игрушки. И был такой снеговичок, маленький такой, пухленький. Я его так любила, мяла в руках. И вот как-то перевернула его, а внизу там дырка. Я там пальцем пошевелила, записочка выпала. Я читать-то не умела, бабушка прочитала. Оказалось, это записка от мамы. Они ее тогда спрятали, видимо боялись, что не дай бог какой-то обыск будет. Я когда взрослая стала, эту записку снова нашла, прочитала. Бабушка ее сохранила. Записка из тюрьмы была. Почерк такой, будто пальцы переломали. Там она пишет, благодарит брата, что пришел, принес ей вещи теплые, вся записка в слезах, это видно. Писала “Беспокоюсь за Милочку”, годик мне был всего».
«Сами будем стрелять»
Несмотря на весь ужас, который творился в Иркутске, тяжелее всего каток Большого террора прошелся по жителям города Бодайбо на севере региона. За одну только весну 1938 года там расстреляли каждого восьмого мужчину, около тысячи человек.
Репрессиями в Бодайбо занимался присланный из Москвы эмиссар НКВД Борис Кульвец. Особенно яростно Кульвец охотился за китайскими рабочими золотых приисков — трудовыми мигрантами того времени. Их поголовно обвиняли в работе на иностранные разведки. Кульвец телеграфировал в Иркутск: «Китайские дела — по городу арестовал всех до единого, ближайшие прииски тоже опустошил. Остались только дальние прииски в 200-300 километрах. Туда разослал людей. Разгромлю всех китайцев в ближайшие дни».
Арестованных, и китайцев, и русских, пешком конвоировали с приисков в Бодайбо. Несмотря на сотни километров пути по тайге, не случилось ни одной попытки побега или бунта. Возможно, люди смирно шли в Бодайбо, уверенные, что никакой вины за ними нет, и что на месте во всем разберутся. По мере прибытия в Бодайбо новых партий заключенных встала проблема с их размещением. Кульвец телеграфировал: «Лимит тюрьмы на 75 человек. Арестовано более 1000 человек. Большая скученность, массовые заболевания, ежедневные почти смертные случаи. Питание скверное, баня пропустить всех не может, большая вшивость. Особенно скверно с китайцами. Все они еле двигаются».
Только областная тройка имела право выносить смертные приговоры, и все документы Кульвец должен был отправлять для утверждения в Иркутск. Но из-за огромного потока арестованных он физически не успевал качественно оформлять протоколы, и в Иркутске часть его дел браковали. В ответ Кульвец телеграфировал: «Меня очень огорчило, что из двух партий в 260 человек, по первой категории идут только 157. Я признаю, что в связи с торопливостью следствие ведется недоброкачественно и ряд фигурантов представлен слабо. Прошу также учесть, арестованные, как правило, выдают себя за социально близкую нам прослойку. Проверять по прямому местожительству невозможно. Следовательно на заседаниях Тройки может об арестованном создаться превратное впечатление. Между тем изымается исключительно сволочь».
Из-за сложной логистики арестованных из Бодайбо не конвоировали для казни в Иркутск, а расстреливали на месте. «Только сегодня получил решение на 157 человек. Вырыли 4 ямы. Пришлось производить взрывные работы, из-за вечной мерзлоты. Буду приводить исполнение приговоров сам. Доверять никому нельзя. Сами будем стрелять, сами возить и проч. Чрезвычайно много отнимет времени», — телеграфировал Кульвец.
«Мое моральное угнетение я поднимал тем, что делал нужное и полезное дело Родине»
К 1938 году СССР столкнулся с экономическими последствиями репрессий: в стране стало остро не хватать квалифицированных специалистов, в первую очередь инженеров, преподавателей, врачей и управленцев. Сталин взял курс на сворачивание Большого террора, а его негативные последствия списал на перегибы на местах.
Как это часто бывает, завершающий виток репрессий проглотил значительную часть их исполнителей. В Иркутскую область прибыла московская комиссия, и она осталась недовольна ходом «борьбы с врагами народа в регионе». Практически все партийное руководство области, городов и районов было репрессировано, иногда по несколько раз. Только секретарей райкомов, то есть фактически глав районов, в области репрессировали 80 человек.
Главу иркутского НКВД и члена тройки Бориса Малышева расстреляли в 1939 году. Оказалось, что и сам он был «участником контрреволюционной организации в органах НКВД, ставившей своей задачей свержение Советской власти путем вооруженного выступления, террора в отношении руководителей ВКП(б) и Советского правительства, шпионажа в пользу иностранных государств и вредительства». В деле говорится, что Малышев «работая начальником УНКВД по Иркутской области, проводил массовые незаконные аресты честных советских граждан, толкал подчиненный ему аппарат на фальсификацию следственных дел и извращенные методы допросов, вынуждая арестованных давать вымышленные показания. Извратил и систематически нарушал директиву о работе судебной тройки».
Вместе с Малышевым репрессировали еще 37 сотрудников иркутского НКВД. Еще один участник тройки, Петр Грязнов, два года провел в тюрьме по обвинению в измене родине, но накануне войны был реабилитирован. А секретарь иркутского обкома Аркадий Филиппов избежал репрессий и продолжил работу в партийных органах в Ленинграде.
Организатор бодайбинских расстрелов Борис Кульвец получил десять лет лагерей. На допросе он говорил: «Заявляю еще раз и с этим умру, что работал я честно не жалеючи себя, получил туберкулез, не гнушался никакой работой вплоть до того, что по приговорам из Иркутска сам же приводил их в исполнение. И в неприспособленных условиях приходилось таскать на себе. Я приходил с операции обмазанный кровью, но мое моральное угнетение я поднимал тем, что делал нужное и полезное дело Родине». В лагерях его следы теряются, что с ним стало там — неизвестно.
Руководивший зачисткой иркутской радиостанции Александр Щербаков в 1941 году возглавил Советское информбюро. После смерти урну с его прахом с почетом замуровали в Кремлевской стене.
После 1938 года вместо расстрелов чаще стали отправлять в лагеря. О том, как накануне войны тайшетских школьников посадили за протест против сотрудничества СССР и Германии, вы можете прочитать в нашем материале «Судит нас военный трибунал. Почет молокососам». А сразу после войны жителей Прибайкалья ждало строительство Озерлага — крупнейшего в советской истории лагеря для политзаключенных. Этому посвящен текст «Разве нам ваша работа нужна? Нам надо, чтоб вы скорей сдохли». И только со смертью Сталина массовые репрессии закончились. Что касается точечных преследований инакомыслящих, то они продолжались в СССР почти до самого конца.
Практически всех репрессированных в 1937-38 годах впоследствии государство признало жертвами террора и реабилитировало. Однако, до сих пор их дела засекречены, доступ к ним могут получить только родственники.
«Помни родина всех, кто погиб невинно. Будь милосердна и возврати из небытия»
Несмотря на то, что Большой террор коснулся всех регионов СССР, и около каждого областного центра было свое кладбище расстрелянных, местоположение примерно половины из них до сих пор неизвестно. Документы тех событий либо засекречены, либо уничтожены, а живых свидетелей почти не осталось. И все же иркутянам удалось отыскать такое место недалеко от Пивоварихи.
До 1953 года лес в Пивоварихе официально был закрытой территорией, да и после смерти Сталина местные жители еще долго обходили его стороной из страха. Постепенно детали стерлись из памяти, и возможно, точное место захоронений так и кануло бы в лету, но в 1979 году дачу в Пивоварихе купил геолог Александр Александров. От местных жителей он услышал о погребениях в соседнем лесу.
В своих воспоминаниях он пишет: «Я слушал, и вдруг меня осенило. Что же я сижу? У меня ведь деда, он работал бухгалтером на шахтах в Черемхово, расстреляли в 1938 году. Ясно, что он захоронен где-то здесь, если здесь действительно есть захоронения. Я стал активно выпытывать о погребениях жертв. Большинство с горячностью подхватывали тему, но на просьбу показать места уходили в сторону. Просто ничего не знали о таких местах».
Александров решил искать сам, и на поиски у него ушло шесть лет. На участке бывшей спецзоны НКВД, где он предполагал найти захоронения, в то время сажали картофель работники аэропорта. Как геолог он мог правильно спланировать поиски. Несколько лет подряд, весной, пока поляны не заросли, или осенью, когда уже выкопали картофель, он вновь и вновь прогуливался с лопатой по свежевскопанным полям. На одной полянке из земли после дождя был вымыт небольшой кусок серой материи, который трепетал под ветром.
Александров начал копать и сразу, на небольшой глубине наткнулся на череп с пулевым отверстием. «Все! Погребенье найдено, — писал он. — Я вернул череп на место. Закидал его землей. У меня не было сомнений, что найдено массовое захоронение жертв. Хотя для пущей уверенности надо было пройти побольше шурфов, чтобы узнать масштабы тайного погребения, но я не рискнул проводить раскопки. Затаился и стал выжидать. Была опасность, что меня могли обвинить в незаконном проведении археологических, кладбищенских раскопок и посадить лет так на пяток. Еще не пришло время для обнародования этих сведений».
Только в 1989 году Александров связался с начальником иркутского КГБ Иваном Федосеевым. К тому моменту Федосеев уже несколько месяцев безуспешно искал точное место захоронений. После подсказок Александрова найти погребение удалось сразу же. Для экспертизы из земли извлекли останки 305 из примерно 17-18 тысяч погребенных. Судмедэксперты дали однозначный ответ, что этих людей убили выстрелом в голову в конце 1930-х годов. Дальнейшие раскопки решили не проводить, а уже извлеченные кости перезахоронили обратно в том же лесу.
11 ноября 1989 года на месте захоронения открыли Мемориал жертвам политических репрессий, а лес вокруг получил статус мемориального кладбища. Это было первое в СССР место погребения репрессированных, получившее официальный охранный статус. В 2015 году здесь построили стену скорби с 12,5 тысячами имен — теми, что удалось восстановить. На стене оставили пустые места — периодически туда добавляют новые фамилии. Большую часть имен удалось восстановить благодаря кропотливому труду историка Ирины Терновой, составившей список репрессированных жителей Иркутской области. Этот список с краткой справкой о каждом находится в открытом доступе.
К сожалению, место захоронения расстрелянных весной 1938 года в Бодайбо найти так и не удалось.
После начала войны в Прибайкалье начался пересмотр исторической памяти о тех событиях. Весной 2023 года на Мемориале в Пивоварихе демонтировали памятники 600 репрессированным полякам и литовцам. В Зиминском районе суд постановил снести кладбищенский памятник с именами 107 литовцев, погибших здесь в годы Большого террора, во время ссылки. Весной прошлого года на горе рядом с Новой Удой в Иркутской области, выложили огромную надпись «Сталин». Весной этого года памятник Сталину открыли в Улан-Удэ. На церемонии открытия чиновники заявили, что таким образом проявляют уважение и отдают дань памяти нашему старшему поколению.
