После педуниверситета этнический бурят Алексей Орноев (имя изменено по его просьбе — ЛБ) три года проработал в школе в Иркутске, отслужил в армии, а потом вернулся в родную деревню в Усть-Ордынском Бурятском национальном округе Иркутской области.
Как только началась война, директор школы собрал учителей и попросил ничего не писать в интернете, «не дискредитировать армию, не высказываться и вообще не обсуждать». Учителя в самом деле ничего не обсуждали. «Люди не хотели об этом говорить. Молчали. Не боялись даже, а просто неприятно было это обсуждать, тяжело», — говорит Алексей.
Пока учился и работал в Иркутске, Алексей иногда ходил на акции протеста. Но тут понял, что директор прав, и лучшая стратегия — не отсвечивать. Правда, от повестки эта стратегия защитить не могла — нескольких одноклассников уже забрали на фронт.
Монголию Алексей выбрал, потому что она была ближе всего, да и граница открыта — россиянам можно находиться в стране без визы до 60 дней. Попасть в Монголию можно через два пропускных пункта в Бурятии: в Мондах и Кяхте. Хотя через Кяхту получалось дольше — до границы от Иркутска больше пятисот километров — Алексей поехал именно туда, чтобы сразу отправиться в Улан-Батор.
До этого за рубежом он никогда не был, а в Бурятии — лишь однажды, проездом. Его миром была родная деревня и Иркутская область.
«Во мне уже давно копилась эта злость»
В Бурятии паника началась сразу. По данным фонда «Свободная Бурятия»*, в республике было мобилизовано десять тысяч человек. Этнические буряты составляют треть населения и треть от общего числа мобилизованных, то есть три с половиной тысячи. В Москве, например, мобилизовали примерно столько же — но там проживает пятнадцать миллионов человек, а в Бурятии меньше миллиона.
Мобилизация в республике проходила гораздо жёстче, чем в соседней Иркутской области. Выступление президента Путина транслировали в обед по улан-удэнскому времени, а уже вечером по бурятским деревням пошли наряды полиции и Росгвардии — разносили повестки. Мужчин выдёргивали прямо из постелей и везли на призывные пункты. На следующий день в некоторых деревенских школах отменили занятия: автобусы вместо детей отвозили мобилизованных.
38-летний режиссёр из Улан-Удэ Баир Цыренов два дня подряд выходил на акции протеста на площадь Советов в Улан-Удэ. «Во мне уже давно копилась эта злость. Мобилизация стала последней каплей: я начал высказываться и что-то делать. Иначе не представлял, как жить», — говорит Баир.
Сам режиссёр не боялся получить повестку — думал, что берут тех, кто не может за себя постоять, «а шумных не трогают». Баир активно ведёт соцсети и блог в Ютюбе, там у него 3,6 тысячи подписчиков. Но он понимал, что наказание за антивоенные высказывания и участие в протестах рано или поздно последует — как минимум, «административка» о дискредитации армии.
30 сентября Баир купил билет на обычный рейсовый автобус до Улан-Батора за две тысячи рублей. Через четыре часа уже был на границе с Монголией, в Кяхте, а ещё через восемь — в Улан-Баторе. По дороге написал другу в Монголии — тот пригласил пожить у себя на даче. К этому времени основной поток уезжающих уже схлынул, и очереди на границе не было.
Когда уезжал Алексей Орноев, в первые дни мобилизации, на пропускном пункте в Кяхте было совсем иначе — в многокилометровой пробке люди стояли едва ли не сутками. Билеты на поезд и автобусы раскупили на неделю вперёд, владельцы маршруток снимали машины с городских линий и перекидывали их на рейсы в Монголию. Проезд тогда взлетел с двух до пяти тысяч рублей.
За третий квартал 2022 года, по статистике ФСБ, в Монголию въехало 66,5 тысяч россиян против 5,2 тысяч годом ранее. А за год въехало 212,5 тысяч — почти в 10 раз больше, чем до войны. Монголия впервые вошла в десятку стран, принявших больше всего россиян. Почти все они поехали в столицу, Улан-Батор.
«У города есть преимущество — отсюда меня не заберут на войну»
В Улан-Баторе живет 1,4 миллиона человек — это почти половина населения всей страны. Урбанизация здесь причудливо сочетается с традиционным укладом жизни. Центральная часть города застроена современными высотками из стекла и бетона или зданиями советской эпохи. Но если отъехать от центральной площади Сухэ-Батора буквально на десять минут, можно увидеть войлочные юрты рядом с многоэтажками. В 2010 году в городе их было около десяти тысяч. В них люди живут без центрального водоснабжения и канализации.
Улан-Батор переполнен автомобилями, потому что стоят они недорого из-за низких пошлин на ввоз из Японии и Китая. При этом нет метро и дорожная сеть не развита. Город часами стоит в пробках. Настоятель местного православного храма Антоний Гусев рассказал, что однажды зимой за пять часов проехал по городу три километра. Часто в пробках застревают машины скорой помощи. До кочевников в отдалённых районах скорая просто не доезжает из-за бездорожья, и они едут в больницу сами.
Весной одного из российских релокантов укусила бродячая собака — в 90-тысячном городе Эрдэнэте. Во всем городе не оказалось вакцины от бешенства. Пришлось ехать в Улан-Батор, чтобы поставить укол. «Но всё сделали бесплатно даже мне, иностранцу», — добавляет он и говорит, что если заболеет чем-то серьёзным, конечно, поедет в Россию. Своего имени он называть не хочет, считает, что критиковать страну, которая его приняла — не этично.
Для туристов вся медпомощь в Монголии платная, если есть вид на жительство или виза — можно лечиться по страховке. Но очередь на приём к узкому специалисту — несколько месяцев. Состоятельные монголы ездят лечиться в другие страны, в основном в Корею.
Но город быстро растёт и развивается. «Если недавно Улан-Удэ учил столицу Монголии городской жизни, то теперь наоборот, — говорит глава Центра исследований Центральной Азии университета Адама Мицкевича в Польше Иван Пешков. — Улан-Батор задаёт образцы».
«Город немногим лучше, чем Иркутск, — говорит Алексей Орноев. — Но у него есть неоценимое преимущество. Отсюда меня не заберут на войну».
«У нас с бурятами одна печень»
Осенью 2022 года все гостиницы Улан-Батора были заняты россиянами. 42-летний иркутянин, волонтёр «Штаба Навального»* Илья Белозерцев уехал в первые дни мобилизации после того, как ему принесли повестку. С утра он планировал пойти по своим делам, подстричься и после семейного ужина посмотреть Comedy club. Вместо этого ночью оказался на монгольской границе.
В Улан-Баторе Илья остановился в большом четырёхзвёздочном отеле «Чингисхан», где когда-то жила Хиллари Клинтон — в холле висели её фотографии. Хозяева выделили два этажа для русских и бурят, бежавших от мобилизации, и сдавали комнаты с огромной скидкой, по цене хостела.
«Помогали все, просто все, — говорит Илья. Он— этнический русский. — Это было совершенно неожиданно». Однажды они с другом зашли в кафе, пообедали, и хозяйка не взяла с них денег. В другой раз Илья пытался купить сим-карту и не мог объяснить продавцу, что ему нужно: продавец говорил только на монгольском. К нему подошёл монгол лет 50 и на русском языке предложил Илье помощь. Когда симку оформили, мужчина представился полковником полиции. «Вы же меня не будете арестовывать», — напрягся Илья. «Не думай плохого, я просто хочу понять — что у вас там происходит?» — сказал полковник. Оказалось, в юности он учился на юрфаке в России.
Илья рассказал свою историю, и полковник продиктовал ему номер телефона — сказал звонить, если понадобится помощь. Илья прожил в Улан-Баторе ещё месяц. За это время они с женой продали квартиру и машину в Иркутске, а потом уехали в США всей семьёй.
Алексей Орноев поначалу «метался» и тоже хотел уехать в США, поэтому не искал работу, жил в хостеле на накопления. Потом подумал, что Америка — это слишком далеко, а Монголия стала понятной. Он записался на курсы монгольского языка, которых в Улан-Баторе открылись десятки, получил учебную визу и нелегально устроился работать на стройку — учебная виза не даёт права работать. Платили полмиллиона тугриков в неделю — около десяти тысяч рублей.
Баир Цыренов съехал от друга: он нашёл дальних родственников — бурят, которые давно живут в Монголии, и поселился у них. Однажды вечером вся семья собралась на кухне за столом. По телевизору показывали передачу о репрессиях. 90-летняя мать главы семьи неожиданно стала рассказывать, как в 20-х годах прошлого века её родители убегали от голода и репрессий из Бурятии.
Тогда Баир понял, почему его пустили в семью и приняли как родного и почему помогают другим, совершенно незнакомым бурятам из России. «Буряты, которые живут в Монголии, очень хорошо помнят репрессии, — говорит он. — Когда из России снова побежали, эти буряты всё поняли и пришли на помощь в первую очередь».
«Монголы проявили какой-то абсолютно невозможный уровень поддержки, — говорит исследователь Иван Пешков. — Причём поддержка была на низовом уровне. Государство не выступало инициатором, оно просто не мешало».
«Мы с бурятами одной крови», — говорит руководитель монгольского независимого телеканала «Парламент» Отгонбаяр Ядамбаа. В дословном переводе с монгольского это значит «у нас с бурятами одна печень». Отгонбаяр устроил на работу около 300 релокантов из России. По его словам, некоторые «приехали в одних тапочках — боялись зайти домой за вещами».
«Приезд бурят, бегущих от мобилизации, воспринимался как нечто нормальное. Для монгол это не отдельный народ, а группа внутри монгольского этноса. А куда им ехать, если не в Монголию?» — говорит Иван Пешков. Он добавляет, что русских тоже считают не чужими из-за совместной советской истории. Даже бурятский язык считается одним из четырёх диалектов монгольского — человек, владеющий бурятским, поймёт и монгольский язык. Но Алексей Орноев плохо говорил по-бурятски, а Баиру Цыренову пришлось вспоминать язык, на котором он говорил в раннем детстве, пока не пошёл в детский сад.
«Это глубинные связи. Империя смогла их разорвать, но не уничтожить»
Во время последней переписи населения только треть этнических бурят указали, что знают бурятский язык. Постепенно их становится ещё меньше — минкульт Бурятии сообщал, что в республике не владеют родным языком 27% детей в средней школе, а в младших классах не знают язык уже 48%. 15 лет назад ЮНЕСКО признал бурятский язык исчезающим.
Хотя бурятский язык считается вторым государственным в Республике Бурятия, в школах язык титульной нации изучают как необязательный предмет, от которого можно отказаться.
«В Бурятии язык только на бумаге. В основном на бурятском говорят в деревнях», — говорит Баир Цыренов. Ему понадобилось несколько месяцев, чтобы «что-то в себе преодолеть и начать говорить».
Алексей немного помнит язык с детства — на нём говорили старики в его родной деревне. Со школьных уроков он запомнил в основном фольклор и народные обычаи. Обучение шло на русском языке. «В моём классе учителя родного языка не видели смысла рвать на себе рубашку и учить нас языку, или по крайней мере популяризировать. Их можно понять, потому что моё поколение уже говорит на русском», — отмечает Алексей.
В Иркутской области живёт 74,7 тысяч бурят, это 3,3% населения. В основном в Усть-Ордынском Бурятском национальном округе. В советское время он входил в состав Бурят-Монгольской АССР, затем получил статус автономного; а с 2008 года округ присоединили к Иркутской области и он потерял самостоятельность. Около 40% населения там — буряты, и только в школах округа учат бурятский язык.
«Нет никаких бенефитов, чтобы изучать и знать язык, — говорит Алексей. — Нет обязательного экзамена и последующего при поступлении в вуз. Он не нужен для построения карьеры».
В Монголии знаний Алексея хватает, чтобы общаться на бытовом уровне, но заговорить с монголом, как с соотечественником в России, он не может. Год спустя он близко общается только с россиянами, живёт «в пузырьке таком». «Как ни крути, а россияне мне ближе. — говорит Алексей. — Оторванность от монгольского мира в течение многих десятилетий делает своё дело».
Тем не менее, попав в Монголию и пожив несколько месяцев, он понял, что «идеально вписывается в это общество». Кухня, язык и традиции очень похожи. «Это глубинные связи, — говорит Алексей. — Как оказалось, империя смогла их разорвать, но не уничтожить. Для меня это было удивительно, потому что я ни разу в Монголии не был, и не понимал этого».
До сентября 2022 года русская диаспора в Монголии насчитывала около 2,5 тысяч человек. По-русски здесь говорит в основном старшее поколение монгол, у которых русский язык был обязательным предметом в школе. Он был нужен для успешной карьеры, давал возможность учиться в вузах России. Сейчас молодёжь учит в основном английский, хотя есть и «русские» школы. Без монгольского или английского релокантам из России практически невозможно найти хорошую работу в Монголии.
«Не хочу повторить судьбу прадеда»
Когда Алексей ехал в Монголию, подумал: «Не хочу повторить судьбу прадеда». И сам себя одернул, что сравнение некорректное — ведь совершенно аполитичного прадеда в 1937 году расстреляли как «врага народа», а самого Алексея никто даже не преследовал.
«Когда я дома говорил о политике, мне мама однажды сказала: „Вспомни, что с прадедом сделали и думай, что ты говоришь“. Я тогда отмахнулся. Это мы не битые были. А теперь побитые. Страх перед государством был и есть снова», — говорит Алексей.
До приезда в Монголию Баир ничего не знал о преследованиях бурят в Монголии и лишь немного слышал о репрессиях в Бурятии, где официально пострадали 20 тысяч человек. Тема ему казалась неинтересной, а сами репрессии — жестокими, но не беспричинными. «Разбираться не хотелось, но я думал: если человека репрессировали, значит, он всё равно что-то не так сделал».
В Монголии Баир снял фильм о репрессиях. Денег для этого не было. Но через соцсети на него вышел монгольский бизнесмен Гана и помог организовать съёмки. Сам Гана — этнический бурят, его семья тоже пережила репрессии. Он отвёз Баира в родной сомон (монгольское село) Батширээт на севере страны, где осели потомки бурят, бежавших из России, и где сталинские репрессии коснулись почти каждую семью. Гане было важно об этом рассказать.
В 1917-1920-х годах буряты массово кочевали из России от голода и Гражданской войны. Границу переходили тайно, завязывали рты лошадям и собакам, чтобы они не издавали звуков. В 1930-х годах сталинские репрессии докатились и до Монголии. «По официальным данным, в Монголии было репрессировано 36 тысяч человек, — говорит глава Монгольской ассоциации жертв политических репрессий Дашнамжилын Цогтбаатар. — Но это те, кто прошёл через суд. Если учитывать всех, кто был без документов, будет около 100 тысяч человек». Это примерно каждый пятый житель Монголии того времени.
В первую очередь арестовывали буддийских лам. Во вторую — бурят-переселенцев, которых советская власть посчитала предателями. В 1934 году в Монголии проживало 35 тысяч бурят. Официально репрессировано семь тысяч из них. На самом деле — гораздо больше. «По данным монгольских коллег, репрессировали треть бурят, проживавших в стране, — говорит исследователь Иван Пешков. — Расстреляли 20-25%. Остальных арестовывали, ссылали в Сибирь, увольняли с работы».
«Старики рассказывают, в то время в сомонах почти не осталось мужчин, — говорит Баир. — Аналогия ужасная, но сейчас в бурятских деревнях тоже не остаётся мужчин. В городе это не так заметно. Но друзья говорят, сейчас некому работать на автобусах, не хватает водителей, закрываются СТО — предприятия, где работали в основном мужчины». В ноябре угольный разрез в Бурятии объявил, что набирает на работу женщин-водителей КАМАЗов.
Одним из героев фильма Баира стал бурятский историк Владимир Хомутаев, о трудах которого студентам обычно не рассказывают. В своих исследованиях он доказывает, что присоединение к России коренных народов Сибири не было добровольным: казаки-первопроходцы убивали, насиловали, продавали бурят и эвенков в рабство. «Нам же рассказывали, что буряты сами пришли к „белому царю“, — говорит Баир. — И мы верили. Но когда я начал читать труды наших историков, в голове у меня все перевернулось».
Когда Алексей был студентом истфака, в университет однажды пришёл один из потомков Якова Похабова — казака, который считается основателем Иркутска. На встрече ни слова не сказали о том, как складывались отношения у казаков с коренным населением. Алексей слышал, как однажды прозвучал вопрос об отношениях казаков с местными жителями на исторической конференции в Байкальском университете экономики и права. Докладчик не смог ответить, и ему помогли преподаватели из зала — обвинили в провокации того, кто этот вопрос задал.
«Молчат на эту тему, вопрос не проработан, — заключает Алексей. — Но я считаю, нужно об этом говорить, чтобы расисты ни с той, ни с другой стороны, этим не пользовались».
«А сто лет спустя буряты снова бегут в Монголию, — говорит Баир. — Я сегодня в России не могу говорить, что думаю. Это ведь тоже репрессии?»
«Почему я здесь, у себя, должен чувствовать себя иностранцем?»
32-летний Жамсо Доржиев (имя изменено по его просьбе — ЛБ) уехал из Улан-Удэ в первые дни мобилизации. Выбор, куда ехать, перед ним не стоял: в Монголии у него много родственников. Все они — потомки бурят, которые в 20-х годах прошлого века бежали из Бурятии. «Дядя сейчас занимает хороший пост в правительстве, — говорит Жамсо. — Он часто бывал у нас на Байкале. Сразу позвонил и сказал приезжать».
Жамсо пожил у дяди три дня и уехал на золотые прииски, потому что «не хотел ни у кого на шее сидеть». Проработал там всего две недели — работа показалась скучной, хотя платили за неё хорошо. Ему нужно было разбивать струёй воды земляные комья — вымывать из них крупицы золота. «Каждый день делать одно и то же — это не для меня», — говорит Жамсо. В России у него был небольшой бизнес по дизайнерскому ремонту балконов, и он решил открыть похожее дело в Монголии.
В Улан-Баторе он поступил в университет и получил студенческую визу. Проблем с языком не было: Жамсо «идеально» говорит на бурятском и очень хорошо — на монгольском. До восьмого класса он рос в деревне, в Еравнинском районе Бурятии, где «все говорили по-бурятски, в том числе и русские». Бурятский был домашним языком, Жамсо думал на нём, пока не попал в русскоязычное окружение в Улан-Удэ.
Но монголы всё равно угадывают в нём приезжего, часто думают, что он «худжа». Это пренебрежительное слово, которым в Монголии называют китайцев.
Китай ведёт жёсткую политику по ассимиляции монголов во Внутренней Монголии – одном из своих регионов. Власти запрещают проводить монгольские национальные праздники, преподавать монгольский язык в школах, в паспорте убрали графу «национальность». Теперь многие монголы в Китае скрывают свою национальность, берут китайские имена, чтобы устроиться на работу. «За это здесь ребят из Внутренней Монголии недолюбливают. А я их очень хорошо понимаю — там политика ещё жёстче, чем в России», — говорит Жамсо.
Когда Жамсо принимают за «худжу», могут нахамить, завысить цену в такси. «Из-за этого иногда прям плохо. Я себя корю: ну почему я не могу разговаривать без акцента. Я бы всех поставил на место!» — говорит он. У Жамсо очень правильный, литературный монгольский язык, просторечных выражений он не знает. Даже если ему хочется с кем-то поругаться, он не может.
«Почему я здесь, у себя, должен себя чувствовать иностранцем? Я так не хочу. Буряты, монголы, калмыки, внутренние монголы — это всё одна большая нация. Ввиду каких- то бюрократических штук я гражданин одной страны, а они — другой. Ну и что. На самом деле мы одна семья и должны и там и тут чувствовать себя дома», — говорит Жамсо.
«Россиянам из Москвы, мне кажется, я не брат»
Только в Монголии в жизнь Алексея Орноева вошли такие понятия как «этнический русский», «этнический бурят», «этнический монгол». В деревне это было чем-то теоретическим, что в жизни не используется. В Иркутске Алексей Орноев встречался с дискриминацией, «но её было мало». На пикете к нему однажды подошел полицейский, сказал: «Ты чё, китаец?» Алексей возмутился, показал паспорт. Полицейский посмотрел, извинился и ушёл.
В другой раз, на праздновании Дня Победы Алексей предложил знакомому сфотографироваться на фоне российского флага. А он спросил: «Вы тоже воевали за нашу страну?» Алексей промолчал в ответ. «Думаю, так говорят от невежества, не от злобы, — пожимает он плечами. Потом говорит, — В целом, хотел бы чтобы вы добавили в статью: иркутяне очень хорошие люди и они мне нравятся».
«Просто не надо зацикливаться, кто как на тебя смотрит, — говорит Жамсо. — Полицейские останавливали, это бесит. Но я их понимаю — работа такая. Я веду себя достаточно нагло. Сразу говорю, ну, давайте быстрее, я опаздываю. Упущенная выгода, я в суд подам, зачем нам проблемы. И они извиняются и отпускают».
На юрфаке в Москве Жамсо был единственным бурятом на курсе в 200 человек. «Меня все хорошо принимали, лучше, чем ребят европейской внешности, — говорит Жамсо. — Зачем чего-то бояться, стесняться из-за того, что я азиат? Ну, это же бред. Мне просто не интересно на этом зацикливаться».
«Люди в России даже не понимают, что в них есть шовинизм, — говорит Баир. — Не знаю, виноваты ли они в этом. Просто выросли в такой системе ценностей. Только в Монголии я сам начал это понимать, потому что тут я живу в большинстве. Мы же так никогда не жили. В Бурятии у нас нет большинства».
«Начальник мой — бурят, говорил: как это мы, русские напали на украинцев, — продолжает Алексей. — В его понимании, украинцы — наш, братский народ. А спроси украинца: бурят тебе брат? Неизвестно, что он ответит. Россиянам из Москвы, мне кажется, я и не брат. Ну если там многие люди вообще не знают, кто такие буряты, тувинцы».
Родственника Алексея из Улан-Удэ в начале нулевых убили скинхеды в Москве. «Я понимаю, почему его убили. Просто потому что он по-другому выглядел. Им пофиг, россиянин ты или нет», — говорит Алексей.
«Если бы Монголия нас хорошо приняла, я бы не против к ней присоединиться»
Жамсо Доржиев недавно вступил в организацию «Всемирная федерация монголов», которую учредил бывший президент Монголии Элбэгдорж. Её цель — поддерживать молодых людей, которые популяризируют монгольские традиции, язык и культуру. Жамсо получил стипендию, она частично покроет затраты на его учёбу. Он говорит, это хорошая поддержка, но он пошёл не за деньгами, а просто хотел найти интересных людей с похожими взглядами. Сначала у него не было друзей в Монголии. «И я их нашёл, — говорит он. — Только общаться нам некогда, я всё время работаю».
Сейчас Жамсо работает тренером по кроссфиту, которым занимается с 2014 года. Ведёт утренние группы три раза в неделю с шести утра. Зарплата — около 800 тысяч тугриков или 20 тысяч рублей в месяц. Такие же деньги за месяц получает охранник. «Как люди живут на 800 тысяч, не представляю, — говорит Жамсо. — У меня на курицу уходит 300 тысяч в месяц. Так я ведь не одной курицей питаюсь».
В Улан-Баторе на каждом шагу корейские рестораны и кафе, молодёжь смотрит корейские сериалы и ориентируется на корейскую моду. Жамсо непросто найти здесь себе еду — в корейских кафе она слишком острая, не в каждом магазине можно купить хорошие овощи и фрукты, а ему нужно спортивное питание.
Кроме кроссфита у Жамсо сейчас свой бизнес. Летом он нашёл монгольских партнёров, и они делали домики из морских контейнеров. Пока продали два домика, с прибыли Жамсо купил машину. Но этот бизнес ему не нравится — слишком короткий у него сезон. Он думает заняться чем-то другим.
«Почему-то тут все хотят со мной что-нибудь делать, — говорит Жамсо и улыбается. — Я уже понял, в Монголии сейчас любой бизнес попрёт. Здесь много чего нет». Например, нет приложений такси, сервисов доставки. Только год назад появился прокат электросамокатов. Но ездить на них трудно — в Улан-Баторе нет выделенных полос для велосипедов.
Жамсо планирует остаться в Монголии, развивать кроссфит, создавать сообщество и, может быть, в будущем открыть собственный спортзал. «У меня большие амбиции. Но мне ещё нужно учиться и учиться». Впрочем, зимовать в будущем Жамсо хочет в какой-нибудь другой стране — Улан-Батор считается самой холодной столицей мира, зимой температура опускается до минус 45. Здесь огромные пробки, а над городом висит угольный смог, из-за которого трудно дышать, и снег быстро становится чёрным. «Очень холодно и экология плохая», — говорит Жамсо.
В Россию он возвращаться не собирается. Говорит: «Я не согласен с тем, что происходит. Огорчился на всю эту политику. Почему так, зачем? Мои два одноклассника там (в Украине — ЛБ) погибли. С одним мы были очень близки. Я так плакал, вообще не мог остановиться. Сейчас многие говорят о том, что Бурятии нужно отделиться. Если бы Монголия нас хорошо приняла, я бы не против к ней присоединиться».
«Из-за нашей активности у Монголии могут испортиться отношения с Россией»
В январе 2023 года Алексей Орноев шёл в университет мимо центральной площади Улан-Батора. «Смотрю, колонна людей идет, что-то орёт, — вспоминает он. — Оказалось, это начались протесты». Тысячи жителей Улан-Батора вышли на митинг после коррупционного скандала: стало известно, что чиновники воровали деньги на поставках угля в Китай. Полицейские отказались разгонять протестующих. Позже началось расследование и парламентские слушания.
«Я подумал: вот это да, а так можно? Круто, молодцы!», — говорит Алексей. Он постоял, посмотрел на протестующих и пошёл дальше. Сам он не может ходить на акции протеста в Монголии. Получая визу, все россияне подписывают отказ от любой политической активности.
«Наверно логично, что монголы не хотят, чтобы такие, как я, влияли, на политическую жизнь, — говорит Алексей. — Я не плачу здесь налоги кроме НДС, не собираюсь связывать с Монголией свою жизнь. А из-за нашей активности у Монголии могут испортиться отношения с Россией. Монголия этого не хочет».
Алексей боится, что его депортируют, если он будет ходить на монгольские акции протеста. С другой стороны, опасается критиковать российскую политику. Думает, из-за этого неприятности начнутся у него самого или у его матери, которая работает в бюджетной сфере в России. «Просто надо молчать, Путин и добился своего, — объясняет Алексей. — Я и с вами из-за этого разговариваю анонимно».
О том, что российские спецслужбы мониторят настроения в монгольском обществе и пытаются влиять на них, говорит медиаменеджер Отгонбаяр Ядамбаа. 24 февраля 2022 года Отгонбаяр написал пост в Facebook, где критиковал вторжение России в Украину.
В этот же день он получил смс с американского номера. «Этот пост носил оскорбительный характер в адрес главы российского государства. Мы предупреждаем вас, что мы будем нести ответственность, если вы не удалите эту статью. Главное разведывательное управление Российской Федерации», — было написано в сообщении (есть в распоряжении ЛБ). Отгонбаяр утверждает, что угрозы за антипутинские высказывания с анонимных телефонов получают многие монгольские активисты, а в соцсетях «работает фабрика российских троллей».
Баир начал активно вести свой блог о независимости Бурятии и собирается делать это дальше. Поэтому, прожив в Монголии восемь месяцев, он уехал в Южную Корею. В Монголии нельзя получить статус беженца. Зато у страны есть соглашение с Россией и Китаем о выдаче людей по требованию соседей.
В Корее Баир подал документы на получение визы G1, которая через полгода даёт право работать. «Тут безопасно, и есть ощущение, что близко до России. Лететь всего три часа», — говорит Баир.
Монголы нередко ездят в Корею, где можно заработать от 100 до 200 тысяч рублей в месяц на сборе урожая или других неквалифицированных работах. В Монголии такие деньги заработать почти нереально.
«Любой кризис актуализирует вопрос: кто мы»
«Я не вижу, что мы (русские и буряты — ЛБ) будем в составе одной страны, — говорит Баир. — Мы разные народы, наши настоящие братья — монголы. Наши природные ресурсы уезжают в Москву. Культура, язык — не развиваются, а как война — первые идут буряты. В чём наша выгода жить в России?». Алексей Орноев подчёркивает: «Я считаю своими братьями как монгол, так и всех россиян. Ни за что не откажусь от своих соотечественников».
В 1900-х годах в Бурятии проживало 300 тысяч бурят, а сейчас — 460 тысяч. В Монголии жили два миллиона, а сейчас — 3,5 миллионов человек. С 2008 года население увеличилось на полмиллиона, а население Бурятии с 2020 года сократилось на десять тысяч.
В последние годы в Монголии наблюдается бэби-бум, в семьях в среднем по 3-4 ребёнка. «Все мои монгольские друзья или ждут ребёнка или планируют ребёнка», — говорит 28-летний улан-удэнец, бывший журналист городского телеканала «Аригус» Артём Иванов. Он — этнический русский, приехал в Улан-Батор в сентябре 2022 года и решил остаться. Уже выучил монгольский язык, нашёл работу оператором, его девушка-монголка беременна. Он говорит, что в России задумался бы о детях только годам к сорока.
Баир уверен, что у части населения Бурятии есть запрос на отделение от России. «Разлом уже пошёл, — утверждает Баир. — Люди, которые остались там, говорят: это несправедливо, что мы такую цену заплатили. Когда режим начнёт шататься, запрос на отделение вырастет. Что добились этой войной? И сами не живёте, и другим не даёте».
О дискриминации бурят и других коренных народов говорят активисты движений «Азиаты России», «Свободная Бурятия», «Эрхэтэн». Все они находятся за границей и объединяют несколько сотен человек.
Иван Пешков отмечает, что война затронула Бурятию гораздо сильнее, чем средний российский регион, и это вызывает кризис. Бурятия с начала войны занимает первые строчки по количеству погибших. По данным ЛБ, на начало декабря из 947-тысячной Бурятии в зоне боевых действий погибли 1141 человек. Треть из них — этнические буряты, предполагают в правозащитном фонде «Свободная Бурятия».
«Кто-то скажет — русских на этой войне погибает больше. В абсолютных цифрах это так, но есть и относительные показатели, — говорит вице-президентка „Свободной Бурятии“ Анна Зуева. — Это несопоставимо, потому что русских в России сто десять миллионов, а бурят — четыреста шестьдесят тысяч». Для сравнения, во всей 18-миллионной Московской области — 1006 погибших, по данным Русской службы ВВС.
В приграничной Бурятии сосредоточено 15 военных частей, и они традиционно считались хорошим работодателем в республике, где один из самых низких уровней жизни в стране. В первые же месяцы войны военные из Бурятии попали на фронт.
«Любой кризис актуализирует вопрос: кто мы? — говорит Иван Пешков. — Так же было и сто лет назад. Естественно, эти вопросы более ярко и смело ставятся людьми в эмиграции. С одной стороны, тут очень легко сказать: ну, пять человек уехали, что-то кричат. Но с другой стороны — любое национальное возрождение так начинается. Не знаю, насколько это будет массово. Но люди, которые уехали, точно задали себе этот вопрос».
Пешков отмечает, что сейчас слышен голос организованной зарубежной диаспоры, чуть меньше — голоса релокантов и совсем не слышны голоса людей в самой Бурятии. «Поэтому власти могут показывать, что это не серьёзно. Я думаю, что серьёзно. Но насколько серьёзно — покажет время», — добавляет Пешков.
Алексей Орноев не видит среди своих знакомых ни в России, ни в Монголии массового запроса на то, чтобы отделиться от России. «Людей националистических воззрений я парочку встречал, это этнические буряты. Парочку русских националистов. Но это не какие-то образованные люди, которые создают смыслы, — говорит Алексей. — Не думаю, что они способны хоть кого-то увлечь за собой».
«Вероятность, что всё закончится и я вернусь домой, в сто раз выше»
Алексей пытался уехать на заработки в Корею, но ему не одобрили визу. Причину он не знает, подозревает, что неправильно заполнил документы. Он по-прежнему работает на стройке, получает около двух миллионов тугриков в месяц, это 52 тысячи рублей по нынешнему курсу. Официальная зарплата врача или полицейского в Монголии в среднем 1,2 миллиона тугриков.
«Человек из региона отлично понимает, как они выживают на такую зарплату, — говорит Алексей. — Я иногда вижу, как монголы из машин выгружают части мясных туш и заносят домой. Наверно, родственники из деревни горожанам отправляют продукты, или оптом закупают, как у нас».
За аренду квартиры, которую снимает пополам с приятелем, Алексей отдаёт около 40% заработка, за коммуналку — около 10%. Остальное уходит на еду и одежду. «Если покупать стиральную машину, например, то придётся копить. Но у меня такой нужды нет», — говорит он. В целом уровень жизни остался таким же, как в России. Зарабатывает он больше, но и тратит тоже больше. «Но у меня небольшие притязания», — добавляет Алексей.
Машину, на которой приехал в Монголию, отправил обратно домой. Страховка на российский автомобиль для него оказалась слишком дорогой. «К тому же, не могу к местному стилю вождения приспособиться», — вежливо говорит Алексей. Сами монголы шутят, что монгол на машине едет как на коне, то есть без правил.
По его ощущениям, примерно треть россиян, которых он встретил в Монголии в первые месяцы, вернулись в Россию, треть уехала в другие страны, а ещё треть осталась. Официальной статистики не существует.
Алексей собирается вернуться домой, «когда всё закончится». Примерно через полгода он начал понимать, что он — бывший учитель. «Ты себя ассоциируешь прежде всего со своей профессиональной деятельностью, — говорит он. — Здесь я активизмом не занимаюсь, благотворительностью тоже, работаю не по профессии. Большая часть жизни осталась там».
Если Алексей проживёт в Монголии ещё пять лет, сможет подаваться на гражданство. Такую возможность он тоже допускает, если найдет хорошую работу или женится. У него есть знакомые, которые устроились работать в местные компании, у них девушки-монголки, они планируют покупать в Монголии жильё. Алексей посматривает на них и думает: «А, ну молодцы!» и параллельно присматривает хорошую вакансию.
— Но это мысли десятого порядка. Думаю, пока я это делаю, дома всё закончится. А если ещё заварушка какая-нибудь начнётся в стране, типа гражданской войны — в любом случае придётся вернуться, — рассуждает Алексей.
— Почему? — спрашиваю его.
— Участвовать. Спасать людей, — смеётся он. Потом добавляет, что это шутка, и в России, конечно, ничего такого быть не может. — Но я теперь с Монголией связан. Я буду сюда ездить, привозить друзей, родственников. Я понял, что, живя в России, всегда нужно иметь запасной аэродром, и он у меня теперь всегда будет — в Монголии, Корее, или ещё где- то. Такого доверия к своей стране уже нет.
* «Штабы Навального» признаны экстремистской организацией и запрещены в России.