Как многодетный отец муж Натальи Мальцевой Александр по закону может отказаться от службы и вернуться домой. Но он говорит, что останется на фронте. В ноябре прошлого года на войну контрактником ушёл ещё и их старший сын Алексей.
«Кажется, нам пришёл пиздец»
Повестку Саше, ему 44 года, принесли после объявления мобилизации по телевизору. Муж пошёл в военкомат, чтобы, как сказал он сам, «выполнить свой долг». Я чуть не умерла в тот момент… Помню, что товарищи говорили ему: «Не ходи! Кто-то же не ходит, и про них забывают».
Но нет — пошёл, и всё! Я его спрашивала — тебя не смущает, что у нас трое детей, хозяйство, а я болею? А он: «Ты сильная, ты справишься». Это звучало примерно, как: «я там отдохну, а ты тут давай, паши…».
Мы познакомились с Сашей в 1999 году. Он тогда проходил службу под Ангарском, а я училась в институте. На выходных срочники ездили в Иркутск — на дискотеку. Под музыку, на острове Юность, мы впервые и встретились. Два года спустя у нас родился первенец Алексей, а потом дочь Катя и сын Саша. Алексею сейчас уже 23 года, Кате — 18 лет, а Саше — 13.
До войны муж управлял бизнесом — сдавал в аренду швинг-машины для бетонирования (спецмашины для подачи бетона при строительстве домов — ЛБ). Я занималась хозяйством и детьми. С Сашей мы всегда были близки, постоянно обнимались и целовались. Я могла сесть рядом с ним, положить голову ему на плечо и говорить обо всем: о детях, о работе, о жизни. Иногда мы оставляли младших на старшего, а сами на вечерний сеанс в кино ходили — просто, чтобы побыть вдвоем. По набережной часто гуляли, взявшись за руки, словно маленькие. Я его и в записную телефонную книжку записала — «Любимый».
В 2019 году мы с ним запланировали четвертого ребенка, но все пошло не так, как хотели. У меня нашли внематочную беременность и удалили один яичник. На втором постоянно разрастались кисты, так что мне приходилось каждые три месяца ложиться на операцию. Весь быт лёг на плечи мужа. Помню, как мы с ним созванивались, и я плакала ему в трубку, а он отвечал: «Мне, мамуля, тоже очень тяжело». Он тогда очень хорошо заботился и о детях, и обо мне.
В 2022 году я сдала тест на онкологию — анализ пришёл положительный. Я мужу первому позвонила, он на работе был. Не знаю, что он почувствовал тогда, лица я его не видела, но после паузы он сказал: «Я, конечно, в этом ничего не понимаю, но, кажется, нам пришёл пиздец, да?» Уже вечером, дома, мы вместе сели на кровати, обнялись. И он сказал: «Ничего, мамуля, вместе справимся — вылечимся!»
Мне его сейчас очень не хватает. Днём ребятишки отвлекают, но ночи-то одинокие. Я ложусь в холодную кровать, глажу его подушку и думаю, увижу ли его когда-нибудь в следующий раз? Вернётся ли он живой? Или калекой? А, может, вернётся через год и всё хорошо будет?
После того, как объявили мобилизацию, мы провожали Сашу всей семьей. 25 октября [2022 года] мужчин собрали возле военкомата, дали пять минут, чтобы попрощаться с родными, а потом посадили в автобусы и повезли на железнодорожную станцию в Гончарово. Мы, конечно, поехали следом за этим автобусом. На станции у меня случилась истерика, но пришлось взять в себя в руки, потому что ребятишки тоже плакали.
Алексей, старший сын, когда поезд с отцом уже тронулся, просто упал на колени в слезах, и я не знала, что с ним делать. Сейчас, впрочем, понимаю, что они не осознавали того, что происходит. Думали, папа быстро вернётся.
До декабря Саша жил в тренировочном лагере в Новосибирске. А я в это время в Иркутске искала деньги, чтобы купить ему обмундирование. Им же там вообще ничего не выдали! Сто тысяч рублей, которые пришли от губернатора в качестве единовременной выплаты, даже на нормальный бронежилет не хватило. Триста тысяч пришлось потратить, чтобы полностью экипировать мужа. Хорошо, что ещё друзья помогли.
В Иркутске есть чат-группа «швингистов», в которой общаются все, кто занимается бетонным бизнесом. Мы там кинули клич, что Саше нужно помочь с деньгами. Сколько точно собрали, уже не знаю, но этих средств хватило не только Саше, но и некоторым ребятам, которые жили вместе с ним в Новосибирске.
Ещё на свои средства я купила шестнадцать раций, генераторы и даже «Ниву». Машину загнала в сервис — там поставили новый мотор и подвеску. Её потом перегнали в Новосибирск наши друзья. Я поехать не могла — мне каждый день надо было в больницу ходить, я онкологию лечила.
«Заглянул в этот кулёчек, на мордашку глянул, и всё»
Диагноз в итоге не подтвердился. В декабре, когда Саша уже был «за ленточкой», врачи сообщили мне, что я, оказывается, не больная, а беременная! Срок был уже большой — пятнадцать недель. Сразу стало понятно, что ребёнок будет с особенностями — «лечение» не прошло даром. Но о том, чтобы прервать беременность, у меня и мысли не возникало. Раз Бог подарил мне малыша в такое время — значит, так надо. Ещё с мамой своей поговорила, она тоже посоветовала: «Рожай! Если что с Сашей случится, у тебя хоть дети будут».
С мужем тоже созванивались. Когда я ему сказала, что беременна, он сначала рассмеялся: «От кого?» А когда я всё объяснила, помолчал и спросил: «Что делать будем?» Я начала отвечать, что вроде всё нормально, ребенок уже шевелится, а он меня перебил и сказал: «Мамуля, давай оставлять? Пожалуйста, оставь!»
Помню, когда приезжала к поликлинику на приём к гинекологу, видела в очереди других беременных. Многие из них сидели вместе со своими мужьями, а я была одна… Нет, я не ревновала, но в глубине души мне было больно. Потом, конечно, возвращалась домой, к детям, и вроде отпускало на время, боль уходила.
Дочка родилась в мае. Саше тогда в первый раз отпуск дали, а у меня начались преждевременные роды. Так обрадовалась, что он приехал, видимо. Помню, вечером Саша пошёл в душ, а я вышла на улицу и внезапно мне стало так плохо. Думала, сознание потеряю. Он в одном полотенце выскочил на улицу, встал на колени передо мной и спрашивает: «Началось, да? Мамуля, давай скорую вызовем?» Оказалось, у меня поднялось давление, и меня положили в больницу, потому что из-за этого я могла родить в любой момент. Так и случилось. В понедельник я легла, а во вторник утром родилась Манюня. Так мы Марину между собой называем.
А Саше вечером во вторник уже улетать надо было. Меня в четыре часа дня выписали, в шесть у него уже самолет был. Только и успел нас с роддома забрать. Я потом с аэропорта сама домой и поехала — с шариками этими и новорожденной дочкой на руках у младшего сына на заднем сиденье.
Домой приехала, а там пустота. Помню, мне так стало тоскливо и одиноко! Но больше всего было жаль, конечно, мужа. Он же просто заглянул в этот кулёчек, на мордашку глянул, и всё. Я его все спрашивала: «Ты нормально?», а он: «Да, нормально. Ты, главное, не плачь».
Но я так переживала, что у меня через неделю пропало молоко. Он уехал и сразу потерялся. Не выходил на связь недели две. Дочери месяца не было, когда я ездила в военкомат, писала заявление о том, куда делся муж. Ответ пришёл только месяца через два, да такой глупый! Что-то вроде: «Он у вас находится в зоне СВО». И всё. Про то, живой или нет — ни слова.
«Ну что это за война — за свой счёт?»
Саша к тому времени уже побывал в боях на Донбассе. Сразу после моих родов отправили в самое пекло — в Бахмут. Как выжил — не знает. Мне позже говорил — «одними молитвами». Его контузило, он сейчас видит и слышит хуже. В Бахмуте из полка, в котором он служил, говорят, почти никто не выжил. Из тысячи, кажется, уцелели человек 80. Сашу потом наградили медалями 2-й степени «За воинскую доблесть» и «Участнику специальной военной операции».
Сейчас Саша снова воюет на территории Донбасса. Там он ездит на «Урале», разводит по горячим точкам боеприпасы, продукты, воду. Каждые три дня его отправляют на границу за новенькими солдатами. И раз в неделю он по разным точкам собирает «двухсотых» и «трехсотых» (погибших и раненых — ЛБ).
Настрой у них боевой там, конечно. Все ребята из сашиного полка хотят только одного — победить. Когда Саша мне звонит, я слышу, как они иногда по рации переговариваются: «Давай, братуха, хлопай этого укропа!»
Я каждый день свечку прожигаю и молюсь, чтобы он жив остался. Дети раньше удивлялись этому, а сейчас уже привыкли. «Урал» — это очень большая машина, лёгкая мишень. В него уже прилетал снаряд, Саша чудом успел выпрыгнуть. Им, в воинскую часть, нужны маленькие УАЗики, и они даже отправляли заявку в Минобороны, да только толку нет. У них нет никакой обратной связи ни с региональными властями, ни с Минобороны. Из Новосибирска ещё какая-то «гуманитарка» приходит. Муж смеется, говорит, отправили один раз стельки для обуви. Или вот новогодние подарки приходили. А чтобы техника пришла — такого ни разу не было.
Я сама с прошлого года несколько раз писала письма в правительство Иркутской области и в Иркутский гуманитарный центр на улице Российской. Просила помочь с посылкой гуманитарной помощи и о личной встрече с губернатором. Везде указывала свой номер телефона. И тишина. Даже уведомлений о доставке писем не получала.
Ещё в чате у губернатора несколько раз обращения оставляла. Один раз спросила, почему на письма не отвечают. Кто-то под ником «Консультант» оставил ответный комментарий: «Писем очень много, и скорее всего, ваше письмо находится в разработке». Вот и весь разговор.
Зарплата мужа под 200 тысяч рублей до дома вообще не доходит. Потому что они там многое покупают за свой счет: генераторы, доски, пилы. Если в лесу, например, базируются, то покупают спутниковую тарелку, чтобы интернет был. Или нанимают экскаватор, чтобы вырыть самим себе блиндаж. Есть у них общие холодильник, стиральная машинка, казан для плова. Ну что это за война — за свой счёт? И я, если честно, не понимаю, как семьи других мобилизованных живут. Ладно, мне вот бизнес от мужа достался. А другие-то на что живут?
«Манюня папу ждёт»
Мне муж может три раза за день написать, а может и неделю на связь не выходить. Я вот сегодня ночью вообще не спала. Дочку накормила, она уснула, а я потом сидела на кухне, переписку в телефоне читала и думала. Мои сообщения доставлены, но не прочитаны. Что могло случиться — телефон в блиндаже оставил? Или в машине? И каждый день только такие мысли: «Что с ним там?» Я всегда ему пишу: «Береги себя. У тебя жена и дети. Манюня папу ждёт». И он всегда отвечает: «Я знаю».
На мужа обиды, что он меня оставил и ушёл, у меня нет. Но мне не понять, что у него в голове. Почему он не хочет добиваться, например, чтобы его, как многодетного, домой отпустили? Или хотя бы дали полный отпуск, как положено. А то он в этом марте приезжал — был всего тринадцать дней. Больше не дали, а он и не настаивал.
Теперь он не хочет даже приехать на то время, когда мне операцию делать будут. Мне же по-прежнему требуется лечение в гинекологии. Врачи говорят: пока ничего критичного нет, но хирургическое вмешательство необходимо.
Другие дети, конечно, помогают с домашними делами. Но оставить на них Марину надолго не могу. Дочь Катя её даже помыть не может, боится уронить, ведь Марина вся выкручивается. Я неврологу так и говорю: она так плачет, что у меня скоро старшие дети из дома уходить начнут.
Малышке сейчас одиннадцать месяцев и с самого рождения ей приходится уделять пристальное внимание: у неё постоянно сводит судорогой мышцы ножек ручек и спины, ей каждый день надо делать массаж. А ещё она очень маленькая, худенькая, плохо кушает. В год, скорее всего, уже окончательной диагноз ДЦП поставят.
Вот и в больницу я лечь не могу — не с кем оставить Маришку. В военкомате сказали, что есть такая практика — мужа могут отпустить домой на время операции и реабилитации. Говорят, несите справки. А Саша мне на это сказал: «Не вздумай даже!» Мол, тут такого нет. И ещё говорит, что если он воспользуется такой возможностью, то ему потом, после возвращения, хуже будет — отправят на самый «передок».
Дети тоже понять не могут, почему я ничего не делаю, чтобы папу вернуть. Я уже шутить пытаюсь, говорю, что папа просто любит воевать. Тогда они спрашивают: «А почему ему какие-то ребята важнее, чем мы?» Отвечаю, что это война. А что я ещё могу сказать? Я уже сама настолько измучилась этой войной, хотя там и не была! Столько разбитых семей, столько сломанных судеб. За каждую семью переживаю — сил моих уже нет. Недавно у одного сашиного приятеля оторвало ногу и руку, так он мне звонил и в трубку плакал — так ему было плохо.
Впрочем, страшные подробности он мне старается не рассказывать. Я сама из чата, в котором состоят наши общие друзья, узнаю. Что тела убитых, например, не забирают сразу после гибели. Когда набирается достаточное количество на одной территории — только тогда Сашу за ними и отправляют. Так вот он тела собирает, а там руки отдельно, ноги отдельно. И полный кузов опарышей ещё после выгрузки из машины метлой выметает.
Сыну в школе сверстники иногда говорят: «Твой папа — лох». Потому что поехал на войну, хотя мог бы и отказаться. Я не знаю, может, муж и правильно всё делает. Его позвали — он и пошёл. Это долг его. Только я не понимаю уже, зачем эта война? Ради чего? Во имя кого? Зачем отца у детей забрали?
На мне сейчас абсолютно всё — дети, дом, работа, хозяйство. Дел так много, что я сплю по два-три часа в сутки. Мне надо всех накормить: детей, кур, собаку. Ещё у нас огород свой. И мама моя старенькая в частном доме живет рядом с нами. Ей тоже помогать надо — воды принести, продукты и лекарства купить. Ребятишки, конечно, подключаются по мере сил. Дочери даже пришлось перейти на дистанционное обучение, чтобы с малышкой нянчиться.
Мне так жаль, что ей пришлось уйти из медицинского класса, в который она поступила! Катя ведь мечтает учиться в медицинском вузе и стать врачом. Но я не знаю, что будет дальше. Она уже хуже учится. Но зато пошла учиться на мастера маникюра.
Младший сын переживает больше всех. Он ещё плачет как ребенок, хотя ростом уже выше меня. Если папа что-то пишет в семейный чат или фото украинских зеленых полей присылает, у сына глаза всегда на мокром месте. Спрашиваю: «По папе скучаешь?». Отвечает: «Да».
В ноябре прошлого года старший сын тоже заключил контракт и уехал на СВО. Ни с кем не посоветовался. Муж, когда узнал, так ругался! Говорит, что Лёша просто не понимает, что сделал. Когда война закончится, мобилизованных отпустят домой, а вот что будет с контрактниками — неизвестно. Сын ещё до начала спецоперации хотел по контракту уйти служить — его звали бывшие армейские сослуживцы. Обещали и квартиру купить, и жену найти… Видимо, уговорили. И Лёша сейчас в ЛНР.
«Одного боюсь — не будет как раньше»
В конце недели и по выходным я сажусь в машину (малышка всегда со мной катается) и мотаюсь по заводам, на которых бетон производят — подписываю счета. Заработки, конечно, упали раз в пять-шесть. Раньше-то всем муж занимался, а у меня сил нет. Иначе мне некогда будет спать и даже есть. Я и сейчас так устаю, что иногда на унитазе засыпаю. Да и не до роскоши, лишь бы на самое необходимо заработать, детей прокормить.
Сейчас только одной надеждой живу, что мой муж вернётся ко мне и детям. Одного боюсь — не будет как раньше. Боюсь, потому что мой собственный отец в ВДВ служил, воевал в Афганистане и даже в плену в Кандагаре сидел. А когда вернулся, начал издеваться над моей мамой. Все моджахедов этих пытался убивать, когда напивался. Думал, что мама — это они, и страшно её бил. И сосед у нас после возвращения из Афгана бил свою беременную жену так, что у них третий ребенок глухонемой родился. Я выросла с этим, видела всё это.
И теперь я боюсь, что мой Саша тоже будет поднимать на меня руку. Он, конечно, успокаивает меня, говорит, что никогда в жизни. Но я-то вижу, что он уже изменился.
Когда он во второй раз в отпуск приезжал, даже дети заметили, что мы с ним словно два совершенно чужих человека. Уже не обнимаемся, не общаемся. И от его поведения у меня неприятный осадок в душе: он постоянно в телефоне, читает что-то про Украину, разговаривает только о «ребятах», да о новостях из их военного чата. Молчит, в основном. А когда выпьет, начинает кричать военные песни, отчего дети с выпученными глазами по дому ходят. И взгляд пустой, словно он в прострации.
Ещё обратила внимание, что ему теперь постоянно нужно выпить. Он хотел, а я не давала. Думаю, может из-за этого у него агрессия появилась, и он ко мне охладел? Раньше, бывало, ляжем на кровать, и дети с нами, и вместе кино или мультик смотрим. А тут ему всё время некогда было.
Единственное, что успокаивает — он, кажется, увидел мое разочарование в нём. Понял, что напугал меня своим алкоголем и военными песнями, и теперь словно хочет загладить вину. А, может, дети ему сказали, что я расстроилась из-за того, что у него одна война на уме? В любом случае, в переписке он стал чаще интересоваться, чем я занимаюсь. О детях стал больше спрашивать, беспокоится. Вот прямо чувствую: что-то изменилось!
Когда провожали его, мне было так же плохо, как и в первый раз. Только на этот раз муж со всеми дома попрощался, с каждым по отдельности. Потом ушёл ночевать к другу и от него уже на такси до аэропорта уехал. Младший сын спросил меня: «Почему папа так делает?» «Потому что ему больно», — ответила я. На что сын сказал: «И мне тоже больно».
А я-то подслушала, что муж накануне другу говорил. Сказал: «Понимаю, что живым уже не вернусь». Вот как мне жить-то после этого? Что говорить детям?”»